Перейти к содержанию

Stormseeker

Пользователи
  • Публикаций

    7
  • Зарегистрирован

  • Посещение

Личная информация

  • Любимый персонаж
    Аска
  • Любимое Аниме
    Neon Genesis Evangelion, FLCL

Посетители профиля

909 просмотров профиля

Stormseeker's Achievements

Дэнкосэ 2-А класса

Дэнкосэ 2-А класса (1/34)

  1. Слава Блесса никогда не была оглушительной по сравнению с другими фикописателями ЕнЕ. В его произведениях Вы не найдёте надрывных медитаций Сэмпая, саркастического эротизма Габриэля, апологии дионисийского праздника Алексея Полякова, различных форм утончённого стёба в стиле раннего Фаблера и даже смачно выписанных сцен боёв ОБЧРов с чутким вниманием к механике и тактике. Творчество этого автора учит другому – слушать и слышать окружающий мир и собственное сердце, находить самого себя в бурном потоке житейской суеты. Перед нами произведение с новыми глазами, история, которая внимательных мечтателей учит по-новому осмыслять вымышленные миры. Блесс несомненно принадлежит к тому поколению форумчан, которое без ложной скромности можно назвать «Великим» (это активные постеры 2006-2011 гг., которые, по моему скромному мнению, внесли решающий вклад в отечественное анимешное ЕнЕ-движение). Как и Белоус Ньюгейт, автор фика всегда сторонился публичности, имея несомненный авторитет прежде всего в своей целевой аудитории. Говоря о «Токийском Дрифте», необходимо иметь в виду то, что перед нами весьма противоречивая книга. С первого взгляда, который в отношении этого произведения всегда будет обманчив, может показаться, что это классическая попаданческая история с соответствующим сеттингом и набором штампов, характерных сугубо для «рашкованской фантастики». Это абсолютно не так. Перед нами работа поднимающая целую серию важных вопросов, вопросов, которые должны быть поняты и отвечены. А боевитый пафос противостояния с Ангелами, работы в команде, атмосфера напряжения психологических и физических сил человека – это лишь одна из форм маскировки, «доспехов» о которых говорит сам автор. С одной стороны, свои мысли автор выражает без всякой риторики, иногда даже сухо, но зато точно выверенными шагами. Определённая бедность языка, явное невнимание к побочным сюжетным линиям и персонажам, перегруженность текста /wm/ тематикой, чрезвычайное количество способностей на 1 единицу протагониста, заштампованность некоторых сюжетных сцен – всё это с чистой совестью можно предъявить автору в качестве минусов. При этом можно констатировать, что Блесс никого не хочет убеждать в правильности своих идеалов, в его фанфике практически отсутствуют нравоучения, вдобавок к этому, он лишь наброском представляет читателям своё видение генезиса одной из вселенных Евангелиона. В произведении заложено огромное количество знаний и опыта автора в той области, которую можно обозначить как сферу активного отдыха, с упором на экшн, сочетающий явные элементы РП из вселенной Сталкера. Такое допущение действительно имеет место, так как несомненным плюсом часто очень подробных описаний становится весомая доля реализма, позволяющая заглянуть в каком-то смысле в изнанку «искусства войны». Подобные моменты, некоторые из которых, на мой субъективный взгляд, отчётливо провисали и занимали литературное пространство, будем откровенны, отвлекают читателей от главного – психологической трансформации главного героя, диалектики его взаимодействия с миром и самим собой. Телеологическая конструкция, которую разворачивает автор, весьма не нова и, отчасти, не оригинальна. Обыватель с чистой совестью может назвать её банальной, так как тема путешествий во снах затрагивалась с самых разных сторон в массовой культуре США и Европы, начиная ещё с 20-х годов ХХ века. (Если я не ошибаюсь, одним из первооткрывателей этой сферы был сам Говард Лавкрафт). В данном конкретном случае, интерес вызывает не сам механизм сноходчества (который толком не оговаривался), а результат – та система действий, образов и представлений, которая с новой стороны позволяет увидеть личность автора. В этой связи американский культуролог и мифолог Джозеф Кэмбэлл указывает в своей монографии «Мифический образ» на то, что фундаментальным связующим звеном всех мировых культур является частичное или полное восприятие мира как сна, неотрывно связанного с неструктурированными образами в человеческом бессознательном. В предисловии, автор ТД честно признаётся: «Последние месяцы я постоянно думал о взаимной вложенности подсознательных переживаний человека и его повседневной жизни, одно порождает другое и наоборот - круг замыкается. У меня получилось именно так, потому что я вложил в рассказ слишком много того, что вкладывать туда не стоило: слишком много воспоминаний, собственных комплексов и страхов, но слишком мало желаний и надежд». Исходя из этого, именно вселенная Сна, царство Морфея, наиболее подходят для того, чтобы разобраться в себе и собственных проблемах. Бросается в глаза и то, что если в первой части романа больше действий, чем размышлений, то во второй – ситуация меняется на диаметрально противоположную. Весьма поразительно и то, что автора ТД характеризует то мировосприятие, которое в рамках экзистенциальной философии можно назвать болью существования. Правдоподобная история честно показывает нам, что происходит с человеком, когда разрушается его мир, какова цена и последствия действий, которые он считаешь благими, как найти цель в жизни и, в конечном счёте, как обрести самого себя. Необычно ещё и то, что каким бы эпатажным и циничным не изображался протагонист, этот персонаж остаётся невероятно популярным и притягательным. Секрет этого трюка прост – в фанфике нет ни капли наигранности, фальши, театральности. Как в мире Евангелиона, так и в реальном мире попаданец совершает логичные, понятные, закономерные поступки, чувствует и думает то, что должен был чувствовать и думать реальный человек. Как сказал бы великий Фридрих Ницше, Блесс полностью человечен, слишком человечен. С другой стороны, особенно в период чтения второй части складывается впечатление, что автор пишет для себя самого, постоянно намереваясь доказать себе что-то предельно важное. Если свести ТД к его истоку, то мы получим произведение, которое в полной мере можно назвать опытом самопрояснения, конечным авторским ответом на вопрос: «Какое место занимает (занимал?) Евангелион в моей жизни?» Поиск ответа, в данном случае, не зациклен на самом себе, так как Токийский Дрифт даёт читателям уникальную возможность присутствовать при том процессе, который в наиболее обобщённой форме можно назвать «Осмыслением Юности». Автор, настроенный весьма критически к самому себе и отчасти к своему прошлому, пытается внимательно отследить свои мысли, чувства, страхи, волнения, комплексы и надежды, и тем самым через призму «Евангелиона» свободно взглянуть на собственный жизненный путь. Это интеллектуальное и моральное упражнение весьма высокого ранга. Чудно и чудесно как рефреном в книге звучит афоризм Ницше, написанный в 1889 году в рамках т.н. «посмертных афоризмов», когда мыслитель покинул святилище собственной мысли и полностью растворился в безумии. Его оригинал таков: «Freund, alles, was du liebtest, hat dich enttäuscht: die Enttäuschung wurde endlich deine Gewohnheit: und deine letzte Liebe, die du “Liebe zur Wahrheit” nennst, ist vielleicht eben die Liebe zur Enttäuschung». Что же это за разочарование, о котором говорит Блесс? Синонимично ли оно Пустоте, Скуке, Бесцельности, Беспочвенности? И стоит ли от него выздоравливать, как желает всем автор, подводя итог своему произведению? На эти вопросы нет точного и однозначного ответа. В моём понимании, автор вышел за пределы узко-рационального технарско-ремесленного осознания реальности, частично погрузился в мифологическую ситуацию, сделав очевидный шаг от действительности к мечте. Однако, к моему великому сожалению, автор как мечтатель потерпел сокрушительное поражение. Мечта, как говорил Ф. Г. Юнгер, должна превращать, так как нельзя помыслить поэта, мечтателя, который не придаёт своему языку образов чародейской силы, не устраняет границ между Id и Ego. Блесс не смог силой воображения, силой творчества, ликвидировать первичность реальности по отношению к мифо-поэтическим, архетипическим, бессознательным слоям протагониста романа. Проникновение бессознательных образов, действий, ситуаций, диалогов в повседневную жизнь приносило автору только боль, ранило его ratio, так как наглядно демонстрировало разрушение доминанты реальности по отношению к воображению. Фридрих Гёльдерлин ёмко отмечает: «Die Dichter müssen auch / Die geistlichen weltlich sein». Что же надо было сделать? Автор принял крайне трудное решение: рассказать историю до конца, вернуться к реальности, дав оценку этому опыту как волшебному сну, из которого так не хочется, но нужно уйти. Вправе ли мы осуждать его выбор? Очевидно, что – нет. Судьбоносная встреча в больничной палате должна была подсластить пилюлю расставания с миром НГЕ, напоминая всем нам фабулу фильма «Меняющие реальность» о том, что каждый из нас в какой-то момент времени и есть Бог. На мой взгляд, разность подходов между ранней и поздней частями романа определяют и специфическое послевкусие, которое остаётся после прочтения произведения. Кажется, что в книге происходит соединение несоединимого, всё время ощущается внутренняя раздвоенность автора и главного героя ТД. Эта раздвоенность приносит и автору, и протагонисту колоссальные страдания, которые попаданец, первоначально, искренне пытается скрыть и заглушить в самом себе. Пьянки, нервные срывы, лечение приключениями, географией, даже попытка наладить дружеские отношения в данном случае не спасают. Единственным средством спасения для автора остаётся любовь, чистая и непосредственная в своей естественности. Однако автор приходит к другим, намного более страшным и опасным выводам: «Ворвавшись в этот мир, я уже любил, но любил только образ, каждый раз смотрящий на меня с экрана. С самого начала я обманул тебя, Аска, ведь я любил ту, другую (!!! – прим. авт. рец.), которую каждый раз так хотел спасти и уберечь, но ничего не мог сделать, наблюдая со стороны» Впервые в отечественном евангелионоведении был чётко поставлен вопрос: Какого мы, фанаты Аски (Рей, Мисато) по-настоящему любим? Образ, динамичного персонажа, набор авторских штампов-архетипов (цундерекко, кудерекко, меганекко) или же иллюзию, созданную нашим воображением? Автор, устами своего персонажа, фактически признаётся в лицемерии, страшном эгоизме, паразитировании на чужом горе. Зачем Аске фальшивый герой в сверкающих доспехах если реальный ты – это лишь плачущий пацан, который всё время убегал от собственных проблем? Сцена признания спящей Аске – это сильнейший момент всего романа, написанный в результате мучительного осмысления того, что мы привыкли называть фагготрией. Даже страшно представить состояние автора, когда он не то что допустил, а искренне поверил в «крамольную» для многих мысль, которую ценители старого поколения обобщили фразой: «Мисаки не придёт». Так как же жить дальше, если нету больше рядом Аски Лэнгли? Как возвращаться в повседневную действительность зная, что рыжеволосого пламени здесь больше никогда не будет? Зная, что чуда может и не случится. На эти вопросы каждый из нас ищет свои ответы. С момента выхода и первой публикации этого произведения прошло чуть менее 7 лет. За это время многие читатели открыли для себя новые измерения жизни, которые позволили взглянуть на школьное прошлое новыми глазами. Такие истории как ТД не возникают на пустом месте, они появляются тогда, когда люди хотят узнать самих себя. По своей сути – культура в общем, и фанфикшен в частности – это нечто вторичное, мы присутствуем в бытии раньше чем она, мы погружаемся в анимационное пространство, чтобы стать понятнее самим себе. Если говорить языком строгой академической науки: то, чем мы не являемся, мы о себе не можем и знать, как бы тщательно и старательно не прислушивались к голосам далёкого эха. PhD political science Stormseeker 31.03.2013 Славне місто Львів
  2. Знакомство читателя с фанфиком Семпая началось без малого 6 лет назад, когда 19 января 2007 года была опубликована первая глава. Время позволило более глубоко и ретроспективно рассмотреть это произведение в развитии, оно выделило как сильные, так и слабые его стороны, позволило более честно и объективно оценить вклад Семпая в развитие не только русскоязычного евангелионоведения, но и в целом в саму отечественную культуру написания фанфиков. Внимание публики, завсегдатаев раздела библиотеки форума ЕнЕ, не раз сосредотачивалось вокруг этого писателя, разгорались споры о JSB, а некоторые постеры были и вовсе близки к тому, чтобы обозначить термином «семпаизм» определённый эстетический стиль, свойственный этому фанфику. Однако подлинная слава и народная любовь пришли к Семпаю в период 2008/2009 годов, когда его фанфикшэн был признан лучшим произведением года, а вслед за этим был опубликован на сайте «Аска Бьёт!» в разделе мегафанфиков, что ещё более упрочило позиции автора. Тогда же, когда были готовы уже 8 глав, автор этих строк, будучи студентом-второкурсником исторического факультета (только-только начавший свой путь анимешника с Рубак и Евангелиона) впервые познакомился с этим произведением. 16-я, последняя на данный момент вышедшая глава, позволила подвести определённую черту под сэмпаевским творчеством, которое органично предстало завершённым цельным мировоззренческим проектом, со своими достоинствами и недостатками. Я долгое время не решался сесть и заново перечитать роман от начала и до конца по нескольким причинам: отчасти, этому мешало закономерное опасение, что это разрушит моё первичное и очень глубокое впечатление о JSB, отчасти то, что своим теоретизированием я могу ввести в заблуждение многих читателей фанфика, неправильно истолковав авторские посылы, но и обидеть самого автора, вторгаясь без разрешения в его творение. Я хотел ещё раз проверить, какое влияние окажут на меня мысли и образы Сэмпая, хотел наиболее точно и непредвзято составить физиогномику «больного ублюдка». В отношении к автору у меня всегда было чувство какой-то тихой грусти, которое не поддавалось логичным объяснениям. Такая ситуация никуда не годится. В отношении Сэмпая всё должно быть ясно и прозрачно. Я прекрасно понимаю, какое подношение сделал автор вселенной Евангелиона, как он высказывает Хидеаки Анно своё почтение за тот свет звёздного неба, которым освещается его юность. Суть в том, что когда мы говорим о творчестве Сэмпая мы попадаем в довольно поляризованное поле. С одной стороны, явно слышится хор его апологетов, которые с трепетом вслушиваются в ироничную Tischgespräche «ленивой задницы». Отвернитесь от сэмпаевцев, и Вас встретят профессиональные скептики, которые отметят и разорванность, нестабильность стиля, и слишком резкую смену тем повествования, и перегруженность текста филососкими монологами вкупе с «омскими» видениями главного героя. Не в силах сдвинуть Сэмпая с одного из ключевых мест, которое он по праву занимает в ЕнЕ движении, они критикуют его стиль и манеру изложения в последних двух главах, которые, и на мой взгляд (особенно 15-я), весьма проигрывают и в качестве, и в глубине наполнения. Так, что же собственно делает фанфик Сэмапая выделяющимся из общей массы самых разных, порой весьма талантливых и интересных фанатских творений? На мой субъективный взгляд можно выделить несколько факторов, которые обеспечивают уникальность данного произведения. Хотелось бы сказать, что JSB, по своей сути является хроникой трагической человеческой судьбы в трагическую постапокалиптическую эпоху, хроника во многом автобиографическая. Сам Сэмпай чётко отразил эту мысль в послесловии к первой части: «Этот фик стал сюрреалистичным отражением моей жизни. Мои знакомые обязательно увидят мои воспоминания в том, что я написал. Может, это и правильно. Может и нет. Я знаю, что написал о том, что меня волнует. Или, по крайней мере, точно волновало». Здесь, очевидно, можно найти яркое сходство между тематиками Сэмпая и Эриха Марии Ремарка. Оба их героя живут на развалинах одной катастрофы, в ожидании прихода чего-то в разы более страшного. По форме само произведение следует рассматривать как повесть-исповедь человека, обретающего самого себя. Уже на поверхностных уровнях прочтения становятся видны аллюзии и метафоры на произведения Эриха Марии Ремарка, Альбера Камю, Юкио Мисимы, Чака Паланика, Жана Поля Сартра и некоторых других. Евангелион, если его рассматривать как философский посыл, представлял собой деконструкцию жанра меха, совмещённую с экзистенциальным поиском смысла жизни. Сэмпай же совершил нечто близкое по форме, но иное по содержанию: он произвёл деконструкцию юношеского мировоззрения, вскрыв проблемы нигилизма, тяги к саморазрушению, нонконформизма. Он чётко обозначил и выявил проблему релятивизма всего сущего и нигилизма человеческого существования, при этом художественно изобразив их перерастание при пересборке личности главного героя. Но тогда зачем было убивать Рей? Я надеюсь Сэмпай ответит на него в следующей главе. У Сэмпая и Ремарка сходится специфическая атмосфера пространства повествования: автору фанфика претит жара, душным чадом накрывшая Японию после Второго удара, и, соответственно, многие действия и ситуации, если не большинство, происходят во время дождя, когда доминирует осенний, вечерний колорит, а вместо солнца светят фонари. И, конечно, алкоголь. Пьянка сопровождает Синдзи в очень многих ситуациях, но она настолько органично вписана в сюжет и атмосферу, что практически не вызывает отторжения. Многие моменты вызывают лёгкую улыбку, например, когда Рэй повела Синдзи и Аску в бар Окинавы. Кажется, что без стаканчика пива и сигареты в зубах можно сойти с ума от того, что происходит вокруг и в голове главного героя. Можно сказать, что такое ярко выраженное асоциальное поведение есть только средство защиты, метод эскапизма для психики, на которую и так выпало слишком много: гибель матери, предательство отца, смерть лучшего друга, коварство подруги детства и многое другое. Особенно здесь стоит подчеркнуть то, что Сэмпай очень близко продвинулся к тому, что на глубинном, архетипическом уровне является страхом русского человека. Это то, что в славянской традиции условно называется Лихом. Это слово не переводится на другие языки и представляет собой ту ситуацию, когда сам человек разрушает своё собственное счастье, в порыве гнева убивает возлюбленную, не может защитить то, что ему действительно дорого. Именно Лихо выступает тем, что из главы в главу преследует главного героя, не даёт ему ни капли передышки. От разбитой виолончели, от практически придушенной Кумико, к гибели Рей ведёт героя страшное Лихо, которое живёт в его груди. Именно одинокое сопротивление сэмпаевского героя этому чувству и является одним из стержней произведения. В каждой главе, раз за разом, Синдзи поднимается вновь, чтобы продолжить свою одинокую борьбу, чтобы вновь бросить вызов собственному безумию. Что особенно интересно, в произведении Сэмпая ярким образом наблюдается неартикулированная дихотомия между миром и человеком, между Судьбой, строгой, логичной, последовательной и Хаосом, вариативным, стихийным, действующим вне всяких планов и расписаний. С самого начала автор ставит перед читателем жёсткую развилку: или Мир или Человек. С самого начала, при внимательном чтении, в произведении ощущается скрытый, хорошо замаскированный вопрос, который с каждой главой становится всё заметнее: болен и ублюдочен Синдзи, или всё-таки мир вокруг него. То, что он в такой ситуации даёт словесный, а иногда и кулачный отпор своим противникам свидетельствует об определённом мужестве. Икари Синдзи можно упрекать очень во многих грехах, но в трусости его упрекнуть невозможно. Он никогда не постулирует принципов добра, справедливости, самопожертвования, но защищает свои внутренние ценности и свою справедливость. Будь он трусом он бы не переехал в Токио-3, а тихо спился бы, как и многие люди с отсутствием стержня. Подлинное мужество сэмпаевского Синдзи проявляется не в победе над ангелами, и не в показухе, которую он часто устраивает в студенческом коллективе, а в победах над самим собой, в обретении чего-то по-настоящему ценного. Икари-младший выбирает Хаос, так как так проще, так появляется ощущение той свободы, которая хоть на миг даёт человеку оторваться от земли. Фатализм Икари Синдзи, который отмечает Мисато в своих записях, сродни фатализму древних греков. Ещё Мирче Элиадэ, один из крупнейших религиоведов ХХ века, отмечал удивительный парадокс: греки ни в грош не ставили собственную жизнь, будучи фаталистами, но при этом их культура в пластике, возвеличивании человеческого тела и человеческой обыденности и, следовательно, антропоморфной мифологии достигла недосягаемых для других цивилизаций высот. После того, как СЕ начало давать свои страшные плоды Синдзи тонко подметил: «Новый я, как и старый, не относился серьёзно к смерти, при каждом удобном случае отпуская ей свои фамильярности. Известие о кончине, что уже не за горами, не расстроило меня. Отнюдь, будто гора упала с плеч. Впервые, за долгое время, я точно знал свою участь. Это ограничение жизни стало мне светом в конце тоннеля» Свобода для Икари Синдзи в этом фанфике – это трагическая свобода, которой не позавидуешь. На первый взгляд может показаться, что это свобода типичного нигилиста, не связанного ни с кем, человека свободного от общественного мнения и социальных предрассудков. Сэмпаевская свобода – это свобода незаурядного человека, утратившего почву под ногами, живущего в поколебленном, потрясённом мире, когда сама земная твердь Геофронта кажется ему недостаточно надёжной. Во многих моментах можно заметить, что главного героя прорывает, что с самого начала единственным его желанием становится заполнение этой пустоты, обретение подлинного смысла и твёрдой почвы под своими ногами. Здесь явно видна параллель между Икари Синдзи из JSB и Холдэном Колдфилдом из “The Catcher in the Rye” Джерома Сэлинджера. Они оба являются детьми своего времени, оба поступают, говоря словами автора «эгоистично, но правильно». Таков в аниме, в частности, образ Эмии Киритсугу, спасшего умирающего мальчишку и передавшему ему своё дело. Но что ещё в большей степени роднит Синдзи и Колдфилда, так это то, что у каждого из них есть своя собственная несбыточная, сюрреалистическая мечта. Человек, на полном серьёзе заявляющий, что его мечта – это ловить детей в ржаном поле, чтобы они не упали с обрыва, будет смотреться, мягко говоря, крайне экстравагантно. Относительно же мечты Икари Синдзи мы можем лишь гадать и на основе личных предположений и скудных намёков строить гипотезы. Сэмпай практически ничего не говорит по этому поводу. О будущем, которое в идеале видит сэмпаевский Синдзи, автор фика и вовсе старается умалчивать, так как исходя из его философской интерпретации, будущего нет, а гадание и строительство воздушных замков абсолютно не нужно и неуместно. Я рискну предположить, что молчание Сэмпая по этому поводу, сродни Хайдеггеровскому молчанию – оно является активной формой пребывания в бытии. Скажи автор что-то по этому поводу, он бы раньше времени открыл карты, а ещё важнее, сказал бы о себе то, что народным массам не следовало бы знать. Мне кажется, что мечта Синдзи – убежать из этого холодного, жестокого, циничного мира к свету и покою, где не нужно будет носить масок и постоянно доказывать свою позицию. Органично в эту концепцию вписывается и неосознанное желание тепла, как телесного, так и духовного, когда жаждешь греть и одновременно быть согретым кем-то. Отчасти, Синдзи страшно признаться себе именно в этом, что, желая заполнить пустоту в собственной душе, он впустил в себя социальные связи, обрёл негласную ответственность перед близкими ему людьми. Так что же спасает протагониста сэмпаевского фанфика из такой вроде бы безысходной ситуации? Это, конечно, великая ирония и саркастическое отношение ко всему происходящему. Ещё великий Гейне говорил, что не знает, где кончается ирония и начинается небо. Ироничное кредо Икари – это кредо индивидуалиста: независимость, снисходительность, юмор. Именно они помогают герою Сэмпая справляться с давящим грузом обстоятельств. Пожалуй, можно сказать, что сами ироничные парадоксы, которыми пересыпан фик семпая, как капли дождя – они только усугубляют печаль героя. Сэмпаевская ирония, в то же время – через слова и предложения проступает сильная боль, своего рода крик о спасении, инстинктивно обращённый к другим людям. И таким спасением у Сэмпая выступает любовь – чистая, безумная, дикая, вдохновенная, однако такая же трагичная и непрочная, как и всё в мире Евангелиона. Герой Сэмпая предчувствует это, однако из последних сил до последних мгновений пытается этому противостоять. Любовь для автора – это и есть эссенция жизни, чистой и непорочной в своей естественности. Однако любовь в его произведении – это и великое испытание, это и великая трагедия. С Кумико началось противостояние двух верных друзей, а гибель Рей только упрочила кризис главного героя. Однако от внимательного читателя не ускользнёт тот факт, что одной из побочных линий, крепко поддерживающих магистральную тему повествования, является особое сэмпаевское мужество, мужество человека вынужденного в одиночку отстаивать свою свободу, свою порядочность, свою любовь. ! Предупреждение: 3.2 Оскорбление убеждений других участников форума удалено. Устное предупреждение. Аюпа Гагарин Возможно, вся суть произведения Сэмпая – это призыв к тому, чтобы люди стали ближе друг к другу, несмотря на своё прошлое, которое всегда здесь и во-многих случаях просто так не хочет уходить. Не будь у Сэмпая этой веры он бы не стал уже столько лет писать историю о сложной судьбе и сложном времени, о любви и ненависти, нежности и жестокости, отчаянии и стойкости, саморазрушении и самоисцелении человеческой души. Не родился бы фанфик, который ищет и находит путь к самым разным человеческим сердцам. PhD political science Stormseeker 26.01.2013 Славне місто Львів
  3. Das Lied der Schlange Kehrt Immer wieder... Friedrich Georg Junger Мне бы хотелось начать разбор фанфика «Мэйн Реттер» с не совсем обычной стороны. Мэйн Реттер и его продолжение «My Savior» на мой взгляд скорее стоит разбирать не как фанфик, а скорее как музыкальный феномен, учитывая то, какую заметную роль играет музыка и песни в этом произведении. Если сравнивать Евангелион и греческую трагедию, то можно заметить, что Евангелион есть прежде всего определённый танец, где Клио вынуждена лишь записывать на своих свитках то, что вытворяет Терпсихора. Музыка Евангелиона экстатична в том смысле, что она вызывает интеллектуальный прорыв максимально возвышая, раскрывая перед слушателем новые горизонты. Музыка НГЕ слабо акцентирована, она выполняет роль определенного фона, она невероятно атмосферна, но всё же не самодовлеюща. Иная же музыка в произведении Фаблера. Чем глубже вслушиваешься в звуки его фанфика, тем глубже обнаруживается его сомнительная земная естественность, потеря лёгкости, невесомости. Фаблеровская музыка становится слишком громкой, слишком самодавлеющей. Эта музыка нарушает старый слой евангелионовской музыки. Музыка в произведении Фаблера неосмотрительно углубляется в стихийное начало, устремляется навстречу массам, пытается добиваться массового воздействия, овладевает душой человека и подобно сирене, направляет морехода к опасным рифам. Музыка в проиведении Фаблера теряет особое ощущение музыки alla camera, присущей таким произведениям как НГЕ, Kare Kano. Фаблеровская музыка неизменно, независимо от ситуации добавляет в жёсткие рифмы и ритмы долю массовости, нивелировки, насилия. Ощущение от неё будто ты на огромном стадионе до отказа забитом массой неадекватных подростков, орующих во всё горло «Гоу ту ДИЭМСИ! Гоу ту ДИЭМСИ!» (Лучше быть в опере, слушать вагнеровское «Кольцо Нибелунгов» или в костёле слушаешь концерт церковного песнопения или органной музыки). Там, где Конец Света превращается в песнь, она становится гимном, дифирамбом, апологией Вечного Возвращения, может звучать только “Komm Susser Tod”. Тут мне бы хотелось вставить стихотворение “Wiederkehr” Фридриха Георга Юнгера. Послушайте, Фаблер. Es dreht sich das Wasser In silbernem Kranz Nie Endet der Kreis Nie endet der Tanz Hinauf, Hinab In ewigem Gang Gehen die Wasser Geht der Gesang (Кружатся струи вод В серебряном венце И бесконечен круг И нескончаем танец Вверх, вниз В вечном движении Течёт вода Будто льётся песня) В этом то и состоит, простите меня великодушно за использование такого слова, врождённая ущербность фанфика г-на Фаблера. Евангелион, если слушать его музыку и смотреть сквозь кадры, - есть прежде всего призыв к греческому человеку. Это человек становления, трагический человек, человек как натянутый канат. Но за счёт фаблеровской музыки, как стержня произведения, происходит нивелировка персонажей, подгонка их под обычных «казуальных» людей. От начала до последней вышедшей главы мы наблюдаем деградацию личности Икари Синдзи, поглощение обыденностью его трагической сущности. МР – это описание страшной по масштабам и глубине нивелировка его бытия, превращения его из трагического, греческого, дионисийского, экзистенциального человека в жалкого, «нормального» живущего по Фрейду подростка. Я вам честно скажу, г-н Фаблер, окончательное превращение Икари-младшего в позитивного оптимиста вызвало у меня определённое недоумение, если не сказать больше. Вместо того чтобы развиваться от Ито Макото (герой «School Days») к Икари Синдзи, автор создаёт процесс с точностью до наоборот. Рефлексирующее, интровертное, миросозерцательное в этом произведении отступает перед обыденностью, суетой, бытом. Андрей, к моему великому сожалению, не слышит трагический зов Евангелиона, наполняя произведение обилием бытовых сцен, плоских шуток Тодзи, он сводит персонажей до уровня menschlishe alzu menschlishe. Нужно понимать, что ЕВА – это не бой подушками, ремонт школы или подаренная кому-то мягкая игрушка. Это второстепенное, не сущностное. Финальным штрихом к победе угарного позитива над здравым смыслом становится перенос места действия Евы чуть ли не в современный Киев, с его Майданом «привычками» и «традициями». Ницше изобразил мещанство, обыденность в виде пустыни, вот красноречивый отрывок из его стихотворения «Пустыня ширится»: Не прячь пустыню, ведь она растет! За камнем камень точит, губит, жрёт. Чудовищная смерть с набитым ртом Всё жаждет пищи – и стоит на том. О человек, запомни навсегда: Ты камень? Да! Пустыня? Да! Смерть? Да!!! Кто-то может возразить мне, что этот процесс наоборот полезен, что он суть свидетельство превращения Синдзи в «нормального» человека. На этот счёт мне бы хотелось возразить словами русского философа Льва Шестова: «Всякий кто пытается взглянуть на жизнь иначе, нежели этого требует современное мировоззрение, может и должен ждать, что его зачислят в ненормальные люди». Ложный рецепт преодоления социофобии в Мэйн Реттере, так же как и, к сожалению, в Страннике приводит к тому, что в трагический мир Евангелиона с треском и гиканием вламывается постсоветская повседневность, абсолютно недопустимая в «духовной ситуации времени» (взял в данном случае как обозначения коллективного существования, авторство термина принадлежит Карлу Ясперсу), в которой бытийствуют герои этого выдающегося шедевра. Музыка, обороты речи, ритмичность языка заставляют чувствовать, что автор не видит и не понимает той особой связи, которая существует между Достоевским, Ницше, Ремарком, Мисимой, Камю, Сартром, Хайдеггером и Хидеаки Анно. Ощущение камерности, элитарности, интеллектуальности, всего того, что мне нравится в ЕВЕ улетучивается при чтении этого фанфика. Каждый из них воспевает трагического человека, человека, ощущающего зыбкость мира и своего собственного существования. В разных формах они описывают примерно одно и то же, что ускользнуло от внимания г-на Фаблера. «Несчастнейший», «Посторонний», «Бунтующий человек», «Просёлок» - всё это обозначения одного и того же архетипа трагического человека. Великий предтеча учил нас в своём «Рождении Трагедии»: «Имейте силу и мужество быть теперь трагическими людьми». Ситуацию в какой-то мере изменяет только появление на сцене такого титана как Герман Гессе и его «Das Steppenwolf». Не смотря на такую жесткую, агрессивную, иногда даже оскорбительную критику я не могу сказать, что автор не старался. Автор, несомненно талантлив, обладает своим взглядом на ЕВУ, который я могу критиковать посягать на который я не имею никакого права. Сколько людей, столько и мнений и раз автор действительно вкладывал свою душу в своё произведение, то обязательно найдётся тот, кого оно непременно зацепит. П. С. Если я вас всё-таки сильно обидел, уж извините… В качестве извинения послушайте-ка прекрасное стихотворение Ницше УЕДИНЕНИЕ Звериный бег И птичий лет в родную тьму. Повалит снег – Блажен, кто спит в своем дому. Лишь ты, беглец, Бредешь в отчаянье вперед. Зачем, глупец, - Что означает твой уход? Ты мир искал, Но мир – врата в пески пустынь, Кто потерял С твое – тому тоска и стынь! Теперь дрожишь, На зимний подвиг обречен. Как дым бежишь – Все холодней небесный склон. Лети, птенец, Туда, где тигром возревешь! Упрячь, глупец, Кровь праведности в лед и ложь! Звериный бег И птичий лет в родную тьму. Повалит снег – Блажен, кто спит в своем дому.
  4. Передо мной предстала угарно-позитивная и в то же самое время серьёзная и решительная книга. Это произведение является, на мой субъективный взгляд, некоей «кентаврической» конструкцией (так в частности назвал Ницше своё «Рождение трагедии»), как химера или грифон, кентавр или пегас. Угарщик, шут, тамада обычно никогда не объединяется с мыслителем и серьёзным писателем, как поэт, певец обычно не объединяется с писателем и философом. Но как показывает произведение «Странник» они все вынуждены были объединиться, чтобы достигнуть поставленной цели. И тем более редко, когда из такого союза получается что-нибудь путное. «Странник» как раз и является тем редким исключением. Произведение «Странник» является уникальным опытом авторского «самопрояснения». Алексей Поляков пытается воссоздать своё уникальное видение ЕВЫ в образе фанфика. Как любая революция превосходит поставленные цели, так и это произведение искусства превосходит границы фанфика и превращается в некую манифестацию жизненной позиции Алекса Поликса. Это заметно сразу же: Чёрный ролевик, Поляков тоже, Айдо, геймер, играющий в Вархаммер 40К, а сам Икари Чёрный испытывает в не меньшей степени, чем Алекс Поликс влияние ГТО и Тригана. Но всё же это фанатское произведение ни в коем случае не является самоопределением, так как мировоззрение, жизненная позиция автора, его отношение к миру и к себе уже сложилось. Автор, видимо сам того не зная применил метод философии жизни, когда сам решился вжиться в мир Евангелиона, но в отличие от автора «Токийского дрифта» отправился туда не лично, а послал такого милого, не в обиду автору будет сказано, «мери сью», который и представлял позицию автора в мире Хидеаки Анно. Но, давайте не будем забегать вперёд и сами попробуем во всём разобраться. Образ странника является таким же древним, как и сама литература. Стоит упомянуть, что путешественник имеет определённую цель в пространстве, ту точку, где путешествие заканчивается, тот пункт назначения, куда страждущий должен прибыть. В отличие от него для отшельника путешествие представляет собой побочный процесс, главным же для него является опыт метафизической реализации, достижения катарсиса и духовного развития. Не случайно, таким архетипом святого отшельника в Японии стал сэннин (даос, странствующий нищий, мудрец и чародей, овладевший искусствами алхимии и бессмертия). Но образ странника в данном случае является абсолютно иным. В английском языке слово «ramble» обозначает шататься без дела, прогуливаться, странствовать, блуждать. Странник в этом смысле и есть тот самый «rambler», который не путешествует, а странствует, блуждает. В немецкой языческой традиции таким был в частности бог Вотан, покровитель охотников и берсеркеров. Известный немецкий психолог Карл Густав Юнг так характеризует этот мифический образ: «Вотан – это лишённый покоя путешественник, который творит беспокойство и вызывает раздоры то там то здесь, или же действует магически. Он является богом бури и неистовства и высвобождает сильные чувства и страсть к войне, кроме того, он верховный маг и колдун, близкий всякой оккультной тайне». В иудео-христианской мифологии таким вечным странником является Агасфер, «Вечный Жид», еврей, который отказал Христу в отдыхе во время его пути на Голгофу и за это был наказан тем, что он не найдёт отдыха, то есть смерти вплоть до «Второго пришествия». В аниме известными странниками были Рио (Король Шаманов), главный герой «Выси», Отчасти Онидзука Экичи (ГТО), Ваш Паникёр (Vash the Stampede), в какой-то мере Гатц (Берсерк), в некотором смысле Харима Кеджи (Школьный переполох) и многие другие. В экзистенциальной философии, начиная с Сёрена Кьеркегора таким странником был образ «Несчастнейшего», человека «который отдыхает только на ногах» и который так же как и Агасфер не нашёл покоя. Но если посмотреть на образ странника с этой стороны, то им является отнюдь не святой, а грешник, и такое странствие, по сравнению с которым даже путешествие Одиссея покажется загородной прогулкой, является не благодатью, а проклятием. Если проиграть в этой тональности слова Феникса, то они обретают совсем иной, зловещий, смысл: «Так почему бы грешнику не сделать не вечное проклятье, а вечную дорогу? Все мы по-своему Странники». Вечным проклятием для так понимаемого странника является его вечная дорога. Странник как понимают его философы-экзистенциалисты, к которым интеллектуально принадлежит и автор данной «рецензии» понимают этот архетип как человека вне себя исходного, в свези с бытийным устроением, неоседлого гражданина мира, кочующего путника. Путешествие Странника в данном случае есть поиск самого себя, той точки бытия, на которую может стать путешествующий и почувствовать под ногами твёрдую землю и опору. И если посмотреть на Икари Чёрного с такой точки зрения, то улетучивается куда-то весь наигранный юмор и угар застольных гульбищ и открывается неистовая бездна человеческой трагедии главного героя, человека, который даже после Конца Света, Комплементации так и не смог найти покой. Лучше всех это понимает как раз верный друг Чёрного, Феникс: «Ну что ж, Фигаро, тебе пора отдохнуть… И остаться одному». Сравнение с героем комедии Мольера здесь тоже не случайно, ведь известно «Фигаро здесь, фигаро там, фигаро здесь, фигаро там», а где он сам неизвестно. «Евангелион Нового поколения» так же как и «Бесов» Достоевского можно рассматривать под разными углами, в зависимости от видения рецензента на место главного героя могут стать любые персонажи. Можно рассматривать Евангелион и в главной роли видеть Мисато, Рей, Аску, Синди, Гендо, но так нельзя сделать, если рассматривать «Странника». Он принадлежит к другой породе произведений, в которых главный герой является стержнем всего авторского творения. Как без Ваша не было бы Тригана, без Алукарда Хеллсинга, без Онидзуки ГТО, так и без Икари Чёрного нет Странника. С самого начала произведения внимательного читателя начинает мучить вопрос: а так ли случайно появился этот странный парень в Токио-3? Если это просто эксперимент, то почему тогда произведение называется «Странник». Алексей Поляков, специально или нет не знаю даёт определённые подсказки, всё это неспроста. Особенно мне запомнилась фраза Чёрного: «Всё у вас асок так сложно» или как то так. Он сказал это с такой интонацией, будто видел десятки Сорью Аски Ленгли за свою жизнь. И в самом конце произведения автор даёт свой окончательный ответ: что Икари Чёрный путешественник, заделавшийся спасителем миров Евангелиона. Так зачем же странствует Икари Чёрный? Алекс Поликс например даёт ответ на этот вопрос в виде такого диалога: «- А… Кто такой Рейнджер? – Спросила она осторожно. - Ну… Это странник, что путешествует по бескрайним землям матушки природы. Он ходит и помогает тем, кому нужна помощь. От Монаха в этом вопросе отличается тем, что помогает по своему желанию, а не указке какого-то бога. Специалист по маскировке и выживанию. Любит животных. - А Магия? - Минимальна. Просто небольшая помощь… А что? - Ничего… “Рейнджер тебе поможет” «Она знала. И отправила его сюда… Зачем?» Странствие Икари Чёрного обусловлено тем, что он хочет странствовать, и хочет помогать людям. Его странствие – это результат его сознательного выбора. Но вспомним бессмертные «Хроники Крыльев», за путешествия по мирам надо платить, и обычно платят самым дорогим в жизни. Платой Чёрного вяляются его покой и счастье. И тут в полной мере проявляется влияние Тригана и ГТО на автора. Икари Чёрный перенял от Онидзуки Экичи его весёлый нрав, веру в людей, его выносливость и определённое «шутовство». Шутовство в данном случае есть онидзукино умение быть собой и решать самые сложные проблемы самым нереальным и идиотским способом. Конечно, при этом весьма страдает реализм, но какой тут может быть реализм, когда мы обсуждаем даже не аниме, а фанфик, который даже с сугубо научной точки зрения является двойной субьективизацией. Момент, когда Чёрный выносил Рей из броневика, оставляя за собой кровавые следы, очень напомнил мне момент из Онидзуки, когда он, получив несколько пулевых ранений, решал экзамен. От Ваша, Чёрный перенял веру в то, что можно спасти всех и то, что он не боится лезть в драку и получать ранения за свою жизненную позицию. Не смотря на жизнь в безумно жестоком мире Чёрный (А. Поляков) не утратил веры в людей. Даже во время арки Рей и Хадаки (которая меня очень сильно покоробила – абсолютно не ожидал нечто похожего от автора), когда класс проявил полное равнодушие Чёрный не расстроился. Возможно Икари Чёрный понял лилиимов глубже, чем кто-либо. Единственный из великих странников кто может быть приравнен к Икари Чёрному – это Дионисий. Но автор, несомненно чувствуя дионисийское начало, не даёт этому древнему архетипу развернутся. Приход Дионисия с его шествием означает начало вечного празднества, которое побеждает и само время, чевствование естественности и цикличности человеческой жизни – как сделали например авторы Азуманги, показав одни и те же события под разными углами три раза. Но Алексей Поляков так не делает: он зажимает греческого бога в пространство колеса сюжета своего произведения. И как для авторов большинства фанфиков Евангелион – лишь фундамент, на котором вырастает уникальная надстройка, архитектором которой является автор произведения. Но Дионисийское всё равно ощущается в этом произведении: сам Чёрный подобно свежему ветру врывается в пессимистическую атмосферу сериала. Подобно случайному аттрактору, он коренным образом меняет открытую систему, которая объективно идёт к собственной гибели. Дионисийский ветер ворвался в Апполоновский часовой механизм и повернул в противоположную сторону часы судного дня. Это большевистская ложь, что людей делает история, это историю делают люди. История, так же как и человеческая судьба продукт выбора людей. Как и злодейство героизм – это результат выбора в жизни. Не героями не подонками не рождаются ими делает людей (по большей части конечно) социальная среда. И Чёрный – это не картонный герой американского боевика, бездушный робот. Русский вариант данного вида «терминаторов» тоже к моему великому сожалению начинает зарождаться: вспомнил как в каком-то фильме спецназовец расстреливал «плохих ребят» под песенку из Капитана Врунгеля. Чёрный, не смотря на антураж и декорации Страны Снов, всё-таки живой человек, динамичный и загадочный до конца персонаж со своим внутренним миром и трагедиями. Он настоящий русский, он возможно и есть тот архетип, которого хотят видеть символом ЭРэфии будущие поколения. Мне особенно запомнился этом момент, когда лишь раз Икари Чёрный имел силу показать свою простую человеческую, слишком человеческую слабость. - Увы, но по-настоящему ты не такой неуязвимый герой, каким хочешь казаться, и каким я тебя сделал. Ты так и не смог их выбрать… И именно потому не женился на Аске, когда была такая возможность. - Да… И снова ты прав… Чёрт! Ненавижу! – Он рухнул на колени. – Да, я слабак… Трагизм такого выбора воспевают и ЕВА и особенно «Вечность, которую ты так жаждешь(Kimi Ga Nozomu Eien). Икари Чёрный несомненно, не смотря на весь позитив и разгульный угар – сугубо трагический персонаж. И трагизм его глубже выбора между Аской и Маной. От себя самого не спасёт даже пьяная московитская вольница (от которой уже тянет блевать всех соседей, включая и нас, беларусов) и всё «не пойдёт попьяни» если в сердце человека проростает цветок Трагедии. И это, на мой взгляд, подтверждает и автор делая шаг за шагом от Шута к Трагику. В этом то, наверное, и состоит особая притягательность «Странника»: там всё соединено в единую мистерию дионисийского шествия, которое таки вырвалось из под пера автора в последней главе: и Чёрный-Дионисий, его лидер, и Айдо Кенске, его верный друг и сатир, и менада-Аска и жрица судьбы Рей. Всё это сливается в единый праздник жизни и выпускной. Завершается он тоже феерически. Чёрный уходит, потому что понимает, что больше ничему своих последователей научить не может да и не нужно больше. Как и Великий Учитель Онидзука, Икари Чёрный понимает, что больше он детям не нужен, потому что дети уже во многом престали быть детьми. Он намекнул им, в своём стиле, что он уходит… - Замечательно. – Парень улыбнулся. – Вы трое продемонстрировали уникальные и очень нужные навыки, которые вам помогут при борьбе с остальными ангелами. Думаю, вы готовы. - К чему? - К путешествию странника. И вся магия тут вовсе не в кольце, обладатель которого никого не сможет полюбить, а в том, что Странник любит лишь свою дорогу, подобно тому как лабиринтный человек не ищет выход из своего лабиринта ,а ищет лишь свою Ариадну… Сказка имеет тенденцию заканчиваться… А странник всё идёт: от мира к миру, ищет себя, свой дом и кого-то ещё… Автор оставил много неразрешённых вопросов, но главное он с блеском раскрыл: это людское стремление к счастью. Последний Тост из произведения «Странник: Небо зовёт» я запомнил очень надолго… Всё описанное выше не есть рецензия, это лишь эссе, размышление вслух, такая же попытка самопрояснения, как и это прекрасное произведение, лишь моё субъективное ИМХО.
×
×
  • Создать...