ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

К а т я — молодая женщина.

Н и к а — ее сын, мальчик.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а — 45-летняя женщина.

И р и н а — ее дочь, девушка.

Л ю с я — ее дочь, девочка.

М а ш а — 35-летняя женщина.

В о л о д я — ее сын, подросток.

Л а в р а — молодая женщина.

О с ь к а — ее сын, мальчик.

С т а р у х а — ее свекровь.

Н и н а — больная женщина.

Ю р к а — ее сын, парень.

С а н я — ее дочь, девушка.

Л е н а — женщина с младенцем.

Т а м а р а — молодая женщина, беременная.

С а в в и ш н а — ее мать.

Е с е н ю к — ее муж.

И в а — молодая женщина, без детей.

Ф е д о р К а р л ы ч — врач.

Л а р и с а — его внучка, девушка.

Г л у х о н е м о й.

Ц ы г а н к а.

Б е ж е н к а.

Н е м е ц к и й л е т ч и к.

Действие происходит осенью, во время войны.

Посвящаю моей матери

Я посвящаю эту повесть своей матери, потому что речь здесь пойдет о войне, но не о сражениях и бойцах, не о героях-воинах, кому и положено быть мужественными и стойкими, а о тех, кто выжил и выстоял, когда, казалось бы, нельзя было ни выжить, ни выстоять. Наши матери были простые женщины, самые простые, слабые женщины — те, кого принято называть простыми, слабыми женщинами. И даже если каждый день, словно молитву, мы будем повторять слова благодарности за то, что мы живы, за то, что мы есть — такие, как мы есть, — что мы сидим все вместе сегодня в тепле и уюте театра, то и тогда не уменьшится и не истончится перед ними наш долг...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

УТРО

Тьма. Звук тяжело идущего поезда.

Сквозь стук колес бесконечное: «Аа-аа-аа-а...» Это мать баюкает ребенка.

Чей-то стон, чей-то храп, ночное бормотанье.

Вдруг словно плывет во тьме красный патефон, слышится довоенное, 30-х годов, танго и движется через сцену танцующая пара,

мужчина и женщина, будто с открытки. Женщина счастливо смеется. Видение исчезает, и снова мрак, поезд.

Мерцает моргалик, огонек коптилки; в его свете обозначается лохматая голова женщины, которая читает растрепанную книгу — это Галина Дмитриевна, она как бы за старшую в вагоне. Возле круглой печки-буржуйки, в которой краснеют угли, сидит, закутанная в пальто, другая женщина, Катя, поза ее полна отчаяния, она не спит которую ночь подряд, и Галина Дмитриевна уговаривает ее лечь. «Катя! Кать! — зовет она строгим шепотом. — Ляг ты, поспи хоть час. Нельзя же! Свихнешься ты так, слышишь?..» Катя не отвечает,

но про себя лихорадочно твердит:

— ...Я свихнусь правда я свихнусь так у меня уже галлюцинации волосы даже болят вся кора головы а мозг воспаленный как уголь в печке... я не могу где он что с ним ведь он ничего не знает и я ничего не знаю а мы знали всегда каждый шаг он уезжал был солнечный день он думает что так все и осталось а ничего нет ни нас ни нашего дома ничего... вдруг ты вернешься а нас нет.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (вздыхает). Господи, что с ней делать?.. Катя!

А Катя продолжает:

— ...Мы едем и едем уже две недели а он даже не знает что нас эвакуировали увезли... я боюсь спать не могу что ни сон то кошмар вдруг мне приснится какой-нибудь ужас про него нет он жив жив я знаю правда же солнышко мое если бы что-то случилось я бы почувствовала ты бы позвал меня за собой правда же просто ты на войне ты воюешь ты же у меня смелый умный ты всегда был настоящим мужчиной правда как все вернулось вся наша любовь словно в самые первые дни помнишь мы всегда говорили с тобой когда бывали особенно счастливы что так не хочется умирать помнишь... прошло уже два месяца и шесть дней вот как смешно а бывало ты с работы опаздывал на час или не звонил и я уже места себе не находила смешно правда?

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (строго). Кать! Кать!.. Утро уже.

Катя кивает — мол, я иду, я ничего.

— ...Господи что же так страшно каждую секунду нет я смерти не боюсь жить страшно... как же это за что это нам...

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Ложись, я тебе говорю. Слышишь?..

Катя кивает, встает, отходит в темноту и ложится. Где-то над ней вдруг возникают бьющиеся на ветру, на

плечиках, словно на летнем балконе, мужская рубашка и женское платье, белые и живые. И исчезают.

Галина Дмитриевна смотрит на часы на руке, задувает моргалик. Поворачивается, осторожно откидывает

железную заслонку окна. Свежий воздух бьет ей в лицо.

Серый осенний рассвет. Пока она глядит в окно, все вокруг медленно оживает, постанывая и поеживаясь, скрипят первые голоса: «Пооткрывали уже!»... «Дует!»... «Да пусть проветрится, спасу нет»!.. Все еще расплывчато, смутно, нереально. Перед нами — обыкновенный товарный вагон, теплушка, — одно звено длинной эшелонной цепи. Глухие, откатывающиеся на колесиках двери с обеих сторон, оконца с железными откидывающимися заслонками. Слева — открытый тамбур. Там кто-то спит, ноги торчат, — одна в грязных бинтах. В таких вагонах испокон веку возили солдат и лошадей: 40 человек или 8 лошадей. А в нашей теплушке везут женщин, детей и еще станки. Эвакуация. С двух сторон нары из досок, посредине железная печка с трубой в потолок, фанерная загородка самодельной уборной: просто прорублена дырка в полу. Под правыми нарами укрытый рогожей груз: это и есть станки. Но там еще достаточно места, чтобы, ползать и играть детям. Вагонный военный быт. Кастрюли, узлы, горшки, корыта, дрова, наломанные из снегозадерживающих щитов, ведра с углем, белье на короткой веревке. Уже взялись за свое холод, голод, грязь и тоска. Но и привычка. Вагон несется в зловещем военном пространстве, словно земля в безжизненном космосе, коробочка тепла в ледяном вихре смерти. Однако, пока люди живы, им надо есть, спать, двигаться, общаться с себе подобными, беречь детей, исполнять долг, противостоять року. Ко всему человек привыкает. Жить действительно страшно, но надо. Итак, утро. Галина Дмитриевна достала потертую карту и по километровым столбам, словно командир, отмечает пройденный путь, хмурится. Володя, застенчивый, нежный паренек, раздувает почти погасшую печку, выгребает золу, а недовольная всем на свете Саввишна уже поставила на нее кастрюльку, хлопочет с завтраком, — она не сидит без дела ни минуты. Возле Галины Дмитриевны устроилась Люся, ее младшая дочь, склонясь над подушкой, она вычесывает голову; Ирина, старшая, проснувшись, сразу за зеркальце: выщипывает брови и давит лицо. Дальше на этих же нарах — место Лены, маленькой, замученной женщины, — она кормит грудью полугодовалого сына. Позже проснется и станет в очередь к уборной раздраженная, беременная Тамара в пальто поверх ночной рубахи. Хилый Оська — он в очках, в зимней шапке — крутит рукоятки станка. К нему затем присоединится Ника, печальный и строгий мальчик, хотя по натуре он весельчак, — Ника выбирается из-под одеяла осторожно, озираясь на мать. Но Катя лежит теперь на боку, укрывшись с головой, — их место на полу, у самой двери. А за ними — угол Тамары и Саввишны.

Дверь уже приотворена, в проеме ее пристроился, ноги наружу, Юрка, в пиджаке и тельняшке. Здесь он и помочился, пока стоял полумрак. А теперь скручивает самокрутку, курит. Неподалеку, опершись спиной на мешок с солью, полулежит Нина, тяжело хватает ртом воздух, глядит на волю. Саня сидит в прострации, полудремлет, голова ее обвязана клеенкой, намазана керосином от вшей. С левых нар, натянув сапожки на крепкие ноги, спрыгивает Маша, и сразу за дело: прибираться, мести пол, вытряхивать постели. Стройная Ива делает зарядку. Попозже на левых же нарах проснется, кряхтя, и сядет, свесив голые ноги, Лавра; нечесаная, в засаленном халате, она скребет то голову, то пятку, достает из лифчика смятую пачку папирос, — чучело, хотя весьма хорошенькая женщина. Тесно, уныло, хмуро, зябко. А уж какие запахи — бог не приведи!

В театре, конечно, трудно с детьми, но надо иметь в виду, что детей должно бы быть значительно больше и при любой возможности следует дать еще двоих маленьких детей Маше, маленького ребенка Нине, второго ребенка Лене и т. д. Помнить об этом, во всяком случае, нужно.

Итак, день начался.

Вдруг снова резко садится, или встает, или движется, как сомнамбула, Катя, но это происходит лишь в ее воображении,

и поэтому она никого не задевает и на нее никто не обращает внимания.

К а т я. Эта коробка еще! Не могу больше, выйти! Лучше пешком пойду, поползу... Ника, ты где?.. (Другим тоном, спокойно.) Послушайте, вы ведь не знаете, что такое война. Представьте, что ваш муж — вот он ваш муж, рядом, да? А его нет, нет, и ничего нельзя узнать, разрезали надвое и разбросали... А в девятый детский сад попала бомба, днем, в обед, никого не успели в бомбоубежище... Нет, я не буду... Надо вставать, двигаться, что-то делать, как все. Но я не могу, я выйти хочу, меня здесь нет, я там, в своем доме, в своей квартире... Это все нереально, сон... Вот Маша, она бодрая, метет пол... Это Нина, Нина все время стонет и просит вкусненького... Сейчас все начнут рассказывать сны... Я не могу больше! Одно и то же!.. Ника! (Ищет его глазами, и вдруг — злобно.) У, проклятые! Все из-за вас, я сейчас там была бы, человеком была, пропадите вы все пропадом!.. Боже мой, что я говорю, смерч какой в голове, даже кожа, каждый волосок болит!..

Она возвращается на место, замирает в прежней позе, укрывшись с головой.

А в вагоне светлеет, и жизнь идет своим чередом.

Ю р к а (напевает). Нас утро встречает прохладно...

Н и н а. Господи, как вкусненького хочется!

М а ш а. Вот и еще ночку пробедовали! (У двери.) Чего у нас там?.. Все то же! Вся природа как была, так и не переменилася!

Л е н а (ребенку). Ешь! К утру-то спишь, орало!..

С а в в и ш н а. Где же сковородка-то у меня, господи?..

Н и н а. Ой, чего только не наснится за ночь!.. Будто бегу я, значит, по реке, а река-то мелкая такая и вся рыбой кишит.

С а в в и ш н а. Рыба — к болезни.

Н и н а. А я прям по рыбе, прям по рыбе... Куда мне еще болезни?

М а ш а. Мясо, а не рыба. Не слушай!.. Это когда мясо.

С а в в и ш н а. Что рыба, что мясо — все пооколеваем к чертям! Прости, господи, на черном слове!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (мрачно). Саввишна!.. Начинается?..

С а в в и ш н а (не слушая). Да где ж она есть?..

Н и н а. И еще что-то снилося...

И в а (ни к кому не обращаясь). А мне каждую ночь метро снится. Светло, красиво. Станция «Маяковская». А я спускаюсь, спускаюсь по эскалатору...

С а в в и ш н а. Дрянь тоже сон, не иначе — болеть!

И в а. Глупости, я не должна болеть.

С а в в и ш н а. Э, не должна!.. Да куда ж делась-то? Черная, большая?.. (Глядит на Юрку.)

Ю р к а. Я-то чего?..

Л ю с я. А мне, мне! Мне снилось, что меня волк съел!..

М а ш а (смеется). Ох, Люська, зажигалка!..

Л ю с я. Прямо — ам! И будь спок!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Ты чеши давай лучше, волк! Не хватало еще тиф подцепить!

М а ш а. Ой, сколько ж тьфу в ту войну было! Как вспомнишь!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Саня! И ты! Мажь опять керосином сегодня!

С а в в и ш н а. Вша, она не от грязи, она от тоски нападает.

М а ш а. Это точно! (Метет возле Сани.) Слыхала, девушка-тоска? Вот и сидит, спит на ходу!.. Нин, что за кулему-то народила? (Сане.) Я-то в твои годочки — их!..

Н и н а. Не доносила я ее, с трамвая поскользнулася...

М а ш а (смеется. Сане). Оно и заметно. Шевелись, шевелись! А я вот вроде в саду своем нынче была. Он летом первый раз у нас зацвел-то, да, Вовик?.. И вот будто весь-то он в цвету, весь в цвету! Такой чистый, такой белый! Прямо тебе пена! И пчелки: жжу, жжу! И так цветом меня по щекам, так и гладит!..

С а в в и ш н а. Все не к добру, все!..

М а ш а. Да ладно каркать! Сад-то не к добру? Белое все!

С а в в и ш н а. Да хоть рай приснися, а очнешься — все в дерьме!

М а ш а. С тобой говорить! Живые, слава богу! Едем!

Л е н а (хмуро). Едем! Мы едем!..

Л ю с я. А еще мне приснилось...

И р и н а (Люсе). Не лезь ты-то в бабьи разговоры! Что за манера!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Да, мне тоже. Все время Москва снится... (Как бы про себя.) Почему-то Пироговка... (Вздыхает.) Москва!.. Мы на Пироговке жили, когда Ирина у меня родилась. Весна была... (Ирине.) Бывало, покормлю тебя — и на бульвар... Солнце, зелень свежая, я молоденькая совсем, в белой панамке... Маш, ты сама вчера сводку слышала?..

М а ш а. Про Вязьму-то? Да нет, бабы говорили на станции.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Беда без радио! Ничего не знаем.

М а ш а. То-то и оно! Там за одну ночь делов-то делается!

С а н я (безразлично). Обождите... А мне, мне... Что папаню нашего...

Н и н а. Убило? (В голос.) Ай, батюшки!.. Я чую, убило!..

М а ш а. Да ну что ты вскидываешься! Нин!..

Н и н а. Убило, сердце чует!..

Ю р к а. Да кончай ты, муттер!

С а в в и ш н а. Тише! Если убило, то жив, живей, значит.

Н и н а. Живой?..

С а в в и ш н а. Живой, живой, и не сомневайся.

И в а. Ну и гаданье у вас!

С а в в и ш н а. Мое-то гаданье точное! Тогда вспомните!

Н и н а. Хоть бы живой! Да сердце чует!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Нина! Нина! Что за истерика! Ты не одна!..

Ю р к а. Кх! Кх! (Стреляет в мать из воображаемого пистолета.) Ты, муттер, кончай блажить! Всю дорогу блажишь! Брошу я вас, к черту!.. Кх!..

М а ш а. Ну-ну, воин, мать больная!

Н и н а. Худо мне, сынок, сердце вот тута! (Показывает на горло. Галине Дмитриевне, оправдываясь.) Худо мне!..

Ю р к а. Тебе всегда худо. Лучше вот — чего шамать будем? Шамать охота!.. Саньк, чего у нас есть?..

С а н я. Обожди.

Ю р к а. Тьфу! Обожди!.. Не-ет, брошу я вас! Кх!..

Н и н а. Чего бы вкусненького!..

Ю р к а (дразнит). Какавы!

Н и н а. Ой, какавы бы хорошо!..

М а ш а (Галине Дмитриевне). Сколько мы там проехали-то?

С а в в и ш н а. Проехали? Стоймя всюю ночь стояли. Тут лилипут догонит, не то что!..

Л е н а. Именно! Едем, называется! Вэкуация! Эх!

И р и н а (возмущенно). Начинается!.. Правда, мама, сколько?..

И в а. Сколько, Галина Дмитриевна?

Все ждут.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (не хочет говорить). Мало.

Л е н а. Ну! Ползем как черепаховые!

С а в в и ш н а. Теперь ножик куда-то! Кто ножик мой брал?.. Сколько ни сколь, а гроб дело, чего там!

Л ю с я. Сколько, мам?..

Ю р к а. Да километров тридцать.

М а ш а. Всего-то? Ёй-ё-ёй!

Л е н а. Ну! За ночь! Пешим больше побежишь! Доверилися сдуру!

Н и н а (причитает). Не доехать нам!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Перестаньте. Ничего не значит — двадцать, тридцать, важно направление.

И р и н а. Просто поразительно: с утра паника!

С а в в и ш н а (бормочет). Сама-то ты поразительная! (Видит Тамару.) Ой, Томочка, проснулася, деточка! Ну, как ты чувствуешь-то?

Т а м а р а (дергает фанерную дверь). Заняли, что ль, уже?

С а в в и ш н а. Да эта опять! Вперед всех влезет и сидит!

Т а м а р а. Молитвы, что ль, там читает? (Стучит.)

Голос старухи: «Дайте мне покой!..»

С а в в и ш н а. Ступай, доченька, сюда, я тебя завешу! Вредно терпеть-то тебе!

Т а м а р а. Да ну, скажете еще!

С а в в и ш н а. Да чего стыдиться-то? Какой уж тут стыд, и-и!..

И в а. Между прочим, какие бы ни были условия, но превращаться в свиней, — извините...

С а в в и ш н а. Чего-чего?

Т а м а р а. Очень у нас есть умные!

М а ш а (Иве, добродушно, с симпатией). Подвинься, мельница! Не надоело махать! Веничком бы помахала, самая наша бабья физкультура!

Т а м а р а. Правда что! Вот вечно перед глазами! Тошнит уже!

М а ш а. А тебе тошнит —отвернись.

И в а (Маше). Я предлагала установить очередь...

С а в в и ш н а. Тут еще очередь, не магазин!

Н и н а. Ты, Томочка, не расстраивайся, тебе нельзя.

И в а. Я, по-моему, не сорю, не пачкаю, детей у меня нет...

Н и н а. Ну, спасибо и на том!

С а в в и ш н а. Это мы пачкаем!

Смеются с Тамарой.

И в а. Умыться и почистить зубы всегда можно. От человека зависит.

С а в в и ш н а. Зубы! Ну, люди!..

Т а м а р а. От человека!

Н и н а (подхихикивает). Может, нам тоже с паровозу воды таскать да голяком в корыто?..

И в а. Единственно, что я помню о своем отце: как он меня с пяти лет учил плавать и душ принимать каждое утро...

Н и н а. Душ!

Смеются.

М а ш а. Ну, вы! Хватит!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Ива в принципе права! Нечего распускаться!

С а в в и ш н а. Да чего у нас, плохо ли? Как цари едем!

И р и н а. Я давно предлагала объявить соревнование на лучший вагон. Выбрать редколлегию, выпускать «молнии».

Тамара и Саввишна потешаются.

С а в в и ш н а. «Молнии»!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. «Молнии» не «молнии», а свинарник нечего устраивать! И насчет очереди правильно! Одна Маша за всех работает!

С а в в и ш н а. Ну, уж не знаю!..

М а ш а. А, сама-то скорей сделаешь!

Л ю с я (свесившись с полки, дразнит мальчиков). Оська, Оська!

Оська и Ника возятся под станками.

М а ш а (перешла к Кате). Уснула, что ли, наша бессонная? Ночь за ночью не спит, один нос да глаза осталися! (Галине Дмтриевне.) Вот кому надо внушить-то! Тает баба!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Да как внушить-то? Квартиру разбомбило, от мужа ни одной весточки.

М а ш а. А у кого весточки-то? Наши тоже не на печке сидят! А она уперлась в одно — и себя засушила и мальчишку вон! Переживательная больно! (О Нике.) Во, все супится, как старый дед!.. Иди-ка сюда! Отец-то у тебя знаешь какой веселый! Его по заводу-то каждый знает! А ты что?

Л ю с я. Дед, дед! Дедушка Савелий!..

М а ш а. Будто вчера на демонстрацию шли, на Первое мая, отцу твоему еще брюки белые забрызгало, помнишь, а? На закорках он тебя нес?.. Красавец мужик Лукашин, даром что начальник, а свойский... О таком запечалишься!.. (Вздох.) Как бы она вообще не того! Очень нежные повырастали!

С а в в и ш н а (вмешиваясь). Барышни советские!.. Подложи еще, Вовик!.. И когда только наплодились-то?..

И в а. Не все же твердокожие.

М а ш а. Мы, что ли? Ох ты! Ну твердокожие!

И в а (Маше). Я не про вас.

М а ш а (не слушая). Дубленые, скажи! А только нам ничего не страшно, все видали! С детства! В ту еще войну! Я вон как наковальня вся!..

С а в в и ш н а. Уж правда! Навидалися! Как влезла матушка-Русь в вагон-то в осьмнадцатом году, так и колыхаемся! Войну-то хорошо слышать, да нехорошо видеть, а мы-то!..

Н и н а. И правда, как оно сделалось-то! Готовились, на заем подписывались...

И р и н а (возмущенно). О чем говорят!..

М а ш а (Саввишне). Да ладно, вы-то тоже!.. Подвиньсь со сковородками-то своими!.. Вовик, не клади много, может, станем, на кирпичиках тогда сготовим!..

С а в в и ш н а. Ох ты, ох ты! Дрова-то общие!.. Мой-то старик все войны прошел, мы не такое еще!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Не надоело? Ну что за бабы!..

С а в в и ш н а (не слушая). Только и жить-то маленько стали перед войной!..

Н и н а. Это уж всегда, как заживешь хорошо, тут и жди беды!

Ю р к а (выхватил у Володи печеную картошку, которую тот нашел в золе). Вероломное нападение — вот это что!

В о л о д я. Отдай! Получить хочешь?

Ю р к а. От кого? От девочки Вовы? Ой страшно!.. Кх!..

М а ш а (ребятам). Вы еще! Тихо! (О Кате.) Не знаю, но чего-то надо делать с ней! Угробится!...

Л е н а (вдруг). А кто не угробится-то? Тут угробишься! От войны спасаемся, едем! А она во, война-то, вон!

М а ш а. Слетела птица ворона добро клевать!

Л е н а. Как там бомбил, так и здеся! Вон столбы-то как спички горелые, проволоки в клубок завиваются! Полюшко-то как вчера черное, так и нынче — уголь!..

С а в в и ш н а (в тон). Все хлебушек горит! Перемрем за зиму как мухи, хоть и доедем!..

Н и н а (тоже плаксиво). Дух стоит, будто сухари в духовке горят...

Л е н а. Чего обещать было? Чего брехать? Куда, гда едем?

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. А ну, прекратите! Скажите спасибо, что живы-здоровы, что погрузили, отправили организованно. Три таких эшелона за одну ночь оборудовали! Даже книги везем — вон Ива с технической библиотекой!

М а ш а. Правда! Другие пешком бегут! Вот — кто с тележками, кто на коровах!..

Л е н а. Воевали бы как следовает, и вэкуировать не надо! Погрузили! Отправили! Книги! Вишь радость!..

И р и н а (о Лене). Просто вредительство какое-то!..

М а ш а (Лене). Да не выкатывай глаза-то, молоко пропадет!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Только о себе думают! Люди на фронте гибнут каждую минуту!

М а ш а (вторя ей). И мы не шкуру тоже спасаем! Станки везем! Приедем на место, выгрузимся — давай работай!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Конечно! Для фронта! Нам и придется!

Л е н а. Вам!...

С а в в и ш н а. Ежели живой кто останется.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Саввишна! Ну что вообще за разговоры! У меня сестра в Ленинграде — они в финскую войну тоже пережили, — не дай бог! Но ничего, все кончилось — победили!

М а ш а. Да ей говори не говори!

Л е н а (Маше). Да уж утерлись бы! Шкуру! Чего брехать-то? Ехайте, спасайтеся с детями! А это спасение! Ночь за ночью дрожишь! Дома хоть убежище было, по радиву хоть завоют, а здеся? Налетай, злодей, как хотишь, бей их по дорогам в саму голову! Вот что сделано!

М а ш а. Не галди!

И р и н а. Что она говорит! Просто невозможно слушать!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Лена! Тише! Ну сообрази! Тебя спасают, везут!..

Л е н а. Где мне сообразить! Я дура! Брехню мне не сообразить! Спасители! Зачем вон Есенюка над эшелоном поставили? Ответственный он? Начальник? Баб он чужих щупать начальник! Он спасет, черт мордастый!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Ну ты что, при детях!

С а в в и ш н а. Да ты про кого это? Скаженная!..

Т а м а р а. Что-что?..

Н и н а. Ой, совсем уж, правда!

И в а (спокойно). А кстати, совершенно непонятно, зачем нас на юг повернули?..

Л е н а. Да! Зачем вот! Помирать?! Так уж дома бы помирали!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. А ну, хватит, в самом деле! (Иве.) А тебе — странно! Сто раз объясняли: на востоке все пути забиты, там больше бомбят, а здесь мы скорей проскочим. Нам бы только до Суходольской, и все!

Л е н а. Счас, проскочили!.. Да нас разве кто послушает! Мы — кто? Бабы простые, работницы, а здеся инженерши!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Все мы здесь одинаковы.

М а ш а. Ты уж правда что! Совсем сдурела! Может, и я тебе инженерша? Я в литейке одиннадцать лет, меня всякий знает, а уж какая ты-то работница, известно тоже: табельщицей сроду, на языке да на заду мозоли-то себе шлифуете!

Л е н а. Плевала я теперь на все!

И р и н а. А я предлагаю поставить вопрос перед Есенюком!..

Т а м а р а. Да! Главное, на Есенюка сразу! Еще «мордастый»!

Л е н а. А то какой? Во ряху-то набрал! С чего?

Т а м а р а. Сама ты ряха!

Л е н а. Перечницы чертовы. Крохоборы!

Перепалка.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Замолчите, я сказала!

С а в в и ш н а. Не обращай, доченька, наплюй, ягодка моя. Язык-то без костей! Нашему Паше в ножки поклониться, что он с этаким поездом управляется, с бабьем! (Лене.) Твой пригож! Отбой известный. Кто мясорубку-то пропил, сама говорила!

Л е н а. Мясорубку? Сто лет в обед это было, мясорубка!..

М а ш а. А ну, хватит!

Л е н а. А чего она? Уж моего-то не трожь! Мой уж двадцать четвертого прям из цеха по повесточке-то ушел! Его, дурака, может, и на свете нету, пока ваш-то боров при своей бабе сопит! Мы и не простилися!.. Я дура за мылом в очередь простояла тетя Дуся соседка беги говорит беги пока еcть а то как война первым делом ни мыла ни соли а он-то и приди прощаться... мясорубку... он исправленный давно стал он все молчком да молчком... она еще утром повестка-то пришла а он и тут смолчал а как пришел прощаться-то пождал пождал меня сел на табуретке и сидит а время-то все вышло тетя Дуся ему в магазин мол в угловой да видно и разминулися... а я как сердце чуяло бегу бегу сумку волоку с мылом-то да с Костиком вот Костика-то брала чтоб на двоих дали зашлась запыхалася а тетя Дуся и говорит только-только на табуреточке-то сидел я тронула а она еще теплая табуреточка-то...

Лена плачет. Пауза.

Т а м а р а (трясет дверь). Да сколько ждать-то!.. Не одна здесь!

Голос старухи: «Уже, уже. Я уже вышла. О мой бог! Где покой?!»

Л а в р а (садится). Что за шум, а драки нету?.. Все чего-то орут, орут... Зажигалка! Тихо!..

М а ш а. О, теперь чучело наше проснулося! Патрет!..

Л а в р а. Ой, голова! .. (Маше.) А ты, маленькая, молчи!.. Где едем-то?.. Ох! Пейзажик! «Поздняя осень. Грачи улетели». (Смотрит, как Тамара трясет дверь.) Родишь так, маленькая! Моя засела? (Кричит.) Айседора! Выходи строиться! Тревога! (Голову ломит от крика.) Ой!.. Тетя Галя! Глоточек!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (сурово). С добрым утром!

Л а в р а. Ну, тетя Галя! (Исследует пачку, склеивает слюной папиросу.) Как там, в аптечке-то?.. Она ведь общественная, аптечка...

М а ш а. Вот баба себе живет!.. Умойся!

Л а в р а. Ты, маленькая, молчи! Женщина умываться не должна, лицо испортится. Ирка, слышишь?.. Ну, тетя Галя! Одна моя клиентка знаете как говорила? Артистка, между прочим. С утра, говорит, выпьешь — целый день свободный... Юрик, огня!

Юрка мигом подносит спичку.

М а ш а. Сама-то ты артистка!

С а в в и ш н а (бормочет). Вот! Глаза не продрамши, пить да курить! Срам глядеть! Тьфу!

Л а в р а (Саввишне). Что ты, маленькая? Не слышу.

С а в в и ш н а (бормочет). Семейка! Одна в уборную всегда вперед всех, другая...

Л а в р а. Что-что? Плохо слышу. (Вдруг.) Молчать! У, грымза! Цыц у меня! (Делает вид, что хочет пнуть Саввишну.)

С а в в и ш н а. Ой! Убивают!.. Люди! Что делает! Фулюганка!

Л а в р а (дразня Саввишну). А, боитесь, черти! Зарежу! Вон выкину! (Хохочет.)

С а в в и ш н а. Тебя, фулюганку, пьяницу, первую ссадить!..

Т а м а р а. Уйдите, мама!.. От такой нахалки жди!

Л а в р а. А ты, маленькая, пузо береги!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Лавра! Ну что это?

С а в в и ш н а. На сносях человек, а нервировают день и ночь!

Н и н а. Ой боже мой! Сердце!.. Как не стыдно, правда!..

М а ш а. Ишь расходилась! Брось! Прикройся-ка лучше!

Л а в р а (послушно, сложив руки). Все, все! Прекратила.

С а в в и ш н а. Никакого терпения уж нету!

М а ш а. Прикройся, говорю! Вон все наружу.

Л а в р а. Что — все?

М а ш а. Все!

Л а в р а. Нет, ну что — все?

М а ш а. Да все! Отцепись!

Л а в р а. Все! Вот это, что ль? (Распахивается.) Маленькая моя! Не видала?

М а ш а. Тьфу на тебя, дурища!

С а в в и ш н а. Вот самая фулюганка и есть!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Лавра! Дети же!

Л а в р а (курит, кривясь от дыма. Вдруг). А в доме четырнадцать не дети были? А в девятом детсадике не дети? Руки, ноги оторванные — на это можно детям? Оська! Где Оська, Люся! Ника! Вот дети! А ну, скажите, скажите, что вы видели?..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Лавра! Лавра!

Л а в р а. Дети! Что наши дети увидели — старикам старым не снилось! И что еще увидят — неизвестно! Дети!.. Дайте глоточек-то, ей-богу!.. Все равно война!.. Дети!..

И р а (возмущенно). Я не понимаю! (Галине Дмитриевне.) Почему вы все молчите и терпите? Это же возмутительно!

Л а в р а. Тю-тю-тю-тю!..

И р и н а. Вся страна воюет, люди гибнут на фронте, все должны быть собраны...

Л а в р а. Тю-тю-тю-тю!..

И р и н а. А какой-то один морально разложившийся человек!..

С а в в и ш н а. Вот! Правда что!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (морщась). Ира, Ира!..

И р и н а. А ты! А ты, мама! Ты за старшую в вагоне — и не можешь!..

Л а в р а. Все-все-все! Все, маленькая моя! Все, сознательная моя! Во! (Достает из-под матраца железнодорожный знак, на котором написано: «Закрой поддувало».) Поняла?..

Люся смеется. Галина Дмитриевна шлепает ее.

И р и н а. Идиотизм! С вами я вообще не желаю говорить!

Л а в р а. Ну давай переписываться.

И р и н а. Но где надо, я все скажу!

Л а в р а. О, ты скажешь, не сомневаюсь!.. Только где это — где надо? Где оно, маленькая моя?.. Дурочка! Давишь вот мордочку и дави!

И р и н а. Не ваше дело! Как вы — не буду!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Вы перестанете или нет? Стыдно!

Л а в р а (вдруг с полным спокойствием). Да ладно! Поняла... Эх, скучно с вами!.. Ива! Эй, Ива плакучая!

И в а. Я не люблю, когда мне говорят «эй»!

Л а в р а. О, извините! (Обводит всех взглядом.) О! Полная обструкция! Интересно! (Видит старуху, которая показалась наконец из уборной.) О! Кого я вижу! Явление Христа народу! Айседора! Сара Бернар! Как стул?..

С т а р у х а (на ней длинный балахон, седые длинные волосы полузаплетены в косы). Я всем мешаю. Они мне не мешают, а я им мешаю. Я вообще могу сойти с этого поезда. (Тамаре.) Сейчас Йосина очередь... Йося!..

Т а м а р а. Как же! Щас! (Скрывается в уборной.)

Л а в р а (громко смеется). Надо же! Моя свекруха! Видали? Ну, не цирк?..

С т а р у х а. А вам вообще лучше молчать!..

М а ш а. Ну хватит, хватит, поорали, посмеялись, когда дело делать будем?

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Правильно, Маша! Еще не завтракали!

Л а в р а. Вот уж чего в жизни не думала! Арбатская девочка была! Как птичка! Фартовая девочка!... На дамского мастера училась!..

С т а р у х а. Вы не женщина, вы брандспойт.. Где мальчик?

Л ю с я (в восторге). Брандспойт!

М а ш а. Да ладно, Лавра!.. Галина Дмитриевна, хлебушек!..

Л а в р а (смеется). Подохнуть! Как она меня только не обзовет! А с чего началось? Познакомилась я на одной вечериночке с Сенечкой. Ах, Сеня, молодой спец, конструктор, кепи, краги, трубка, только вчера из Детройта, роговые очки!..

С т а р у х а. У Сени было стопроцентное зрение. До вас.

Л а в р а. Да, очки для понта!.. И что? Не успел мой Сеня квартиру получить, не успела я к нему переехать, как повалили вот эти все народы! Мама из Житомира, папа из Житомира, брат Яша и еще какая-то тетя Хана! (Хохочет.) Тетя Хана!

С т а р у х а. Ей смешно! Весь Житомир плачет, что этот талант, эта умница — наш Сеня — женился на этом трамвайном звонке!

Л ю с я. Трамвайном звонке!

Л а в р а. Ну, я подохла тогда! Сенька, говорю, что это! Кто это такие, Сеня? Мы ведь не понимали в нациях-то! Хороший парень, и все!

С т а р у х а. Это женщина? Это мать? Это подруга жизни? Холере она подруга!.. Йося! Он опять полез в это железо! Йося!..

Л ю с я. Холере! (Заливается смехом.)

Галина Дмитриевна шлепает ее уже всерьез. Люся обижается. Старуха лезет под станки. Лавра отсмеивается.

Галина Дмитриевна достает из наволочки буханки, режет хлеб на всех.

М а ш а. Ну ладно, ладно, за дело, правда что!.. (Поет.) «Эх, хорошо кровать убрата, на ней некому сидеть!» (У двери.) Хоть стал бы на полчасика. Когда не надо, так ползет... Вовик, не подкладывай много, говорю!..

В о л о д я. Мам! Я, знаешь, подумал: приедем, я тоже работать, а?

М а ш а (вздохнула). Похоже, придется. Ну погоди еще, дай доехать!

Ю р к а. Работать он! Девочка Вова!.. (Шепотом.) Шляпа! На фронт надо бежать, понял? Мы их — кх! Кх!..

М а ш а. Давайте, давайте, бабоньки, кормиться пора!.. Сань! Да ты пошевелишься когда?.. (Нике.) Ну, а ты чего, дедушка бука? Гляди веселей! (Тормошит Нику.) Сейчас есть будем!.. Где подружка-то твоя? О, загрустила!

Обиженная Люся напевает, сочиняет песенку.

Л ю с я. Окно заморосило... окно заморосило...

Н и н а. Ирисочек бы! Хоть сто грамм!..

С а в в и ш н а. Томочка, вот носки теплые надень, высохли!

Л а в р а. Теть Галь! А правда, что слышно-то? Где мы?

Л ю с я. Мы едем в шинелях, мы едем в шинелях... на опасный бой...

Поднимает голову и садится, озираясь, Катя.

М а ш а. О! Вот и Катюшка наша оживела! Ну как, совушка ночная? Поспала?.. Есть пора, прибирайся.

Катя молча кивает.

Л ю с я (поет). Окно заморосило, окно заморосило, мы едем в шинелях на опасный бой... Окно заморосило, и осень наступила, мы едем в шинелях на опасный бой...

Галина Дмитриевна режет хлеб. Маша раздает. Лавра изучает карту. Саввишна натягивает Тамаре носки.

Юрка жестами переговаривается с соседним вагоном. Лена прилаживает у печки пеленки. Люся поет. Ива возле Кати, присела.

Л а в р а (изучая карту). И Крым... Как же Крым-то?.. Алупка, Воронцовский парк... (Поет.) «Утомленное солнце нежно с морем прощалось...»

С т а р у х а. Йося, отнеси своей маме этот несчастный паек.

И в а (Кате). Я давно хочу сказать: вы зря так. Не спите и вообще. Понимаете, от человека от самого зависит... Все зависит от нас самих...

Л ю с я (поет, все более воодушевляясь). Окно заморосило, и осень наступила, и я с тобой простился на год или на два, окно заморосило, и осень наступила, но все остались нежности и нежные слова...

И в а. Вот я. Я привыкла верить в себя... Хотеть — значит мочь... У вас сын...

Л а в р а (Оське). Ешь, ешь сам, я не хочу.

Л ю с я. Но все остались нежности и нежные слова...

И в а. У меня всегда был принцип: не участвовать в том, что не нравится. Но это утопия. В чем-то можно, но в чем-то, понимаете... Живешь — и уже участвуешь. Вот война. Разве мы хотели в ней участвовать?.. Понимаете?..

Катя кивает.

С а в в и ш н а (кричит). Сало! Сала кусок! Вот такой кусок еще был! Во! (Глядит на Юрку.)

М а ш а. Да тише! Во горло-то!..

Ю р к а. Да чего все на меня-то?

С а в в и ш н а. Да где ж оно есть? Где?

Т а м а р а. Мама! Да вот оно!

Н и н а (внезапно истошно, показывая наружу). Ой! Ой! Батюшки! Ой! Идут!.. В касках! (Падает ничком.)

Общий испуг. Кто бросается на пол, кто пригибается.

Л е н а. Дождалися! (Хватает ребенка с нар.)

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (почти отбросив Люсю от окна). Тихо! Без паники! Маша!

М а ш а (у двери). Чего ты увидела? (Галине Дмитриевне.) Вроде нет ничего.

Н и н а. Да идут, идут! Прям на нас!..

М а ш а. Примерещилось тебе. Наши, может?.. Наши-то тоже в касках! (Кричит в соседний вагон.) Анют! Анюта!.. Ничего не видали?.. Да так!.. Ладно! Нет, ничего!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а (резко). Чтоб даже думать не смели на эту тему! Не может их здесь быть!

С а в в и ш н а. Ох! Этак ведь родимчик случится! (Тамаре.) Не бойся, доченька! Ненормальных набили полон вагон!

Ю р к а. Ну, муттер! Ну ты совсем! («Стреляет».) Кх! Кх!

Н и н а. Воздуху! Камфарьи!.. Умру я! Не доехать мне!.. Ваня на фронт ушел, Костя, брат, ушел, и я помру!.. На кого ж вы останетесь-то, Санечка?

С а н я. Обожди, ма! Ты что?.. (Дает лекарство.)

Н и н а (причитает). Только жить стали, из нужды выбилися, дети подросли! За обед ввосьмером садилися — всех разогнал, проклятый! Да за что ж это нам, за какие грехи, господи!.. Убьет ведь его, знаю я! Не может он этого! Тихий он у меня, вон Саня-то вся в него! Он паучка-то не задавит! Муху вот так словит да в форточку отпустит! (Плачет.)

Ю р к а. Во темнота-то! Да он их там — кх! Кх!

М а ш а. Нина, Нина! Да знаю я твоего Ивана!.. Он тихий, да умелый!

Н и н а. Что ж они все-то пошли? Драчуны бы шли, воины, а то и хилые туда, и в очках, и старики! Солдатов, что ль, мало?

Ю р к а. Ну что лепит! Это ополчение! Не понимаешь?

Н и н а. Убили! Убили...

К а т я. Замолчи!

Она так это кричит, что все пугаются и сама она тоже. И тут внезапно тормозит поезд.

Что-то валится, кто-то падает. Новый испуг.

Г о л о с а. О черт!..

— О господи!..

— Тихо!

Долгая пауза.

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Не выходить никому без команды!

Кто осторожно глядит в оконца, кто в дверь.

М а ш а. Глядите, воронка!..

И в а. Фугаска!

Л а в р а. Похоже, недавно!..

М а ш а (кричит в соседний вагон). Анюта, чего там?

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Есенюк вышел! Есенюк! Тихо!

М а ш а. А березки-то посекло!..

Л а в р а. А вон с корнями прямо!..

М а ш а. Ох ты господи, сколько земли проехали, одно-то горе кругом!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Есенюк машет: выходить можно!

Ю р к а. Ура! (Спрыгивает первым.)

Общее облегчение, воодушевление.

М а ш а. Все! Постоим, значит! (Нине.) А ты — «идут»!.. Вовик, кирпичики!.. Ребята, по дрова! Вон овражек, может, вода есть? Где ведро? (Кате.) Ну ты, чумовая, сходи по воду-то, сможешь? Давай, давай! Развейся!..

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Осторожней, может, недолго простоим?

М а ш а. Э-э, стал — так теперь на полдня!

Г а л и н а Д м и т р и е в н а. Не разбредаться!.. Дети!.. Люся!..

Л е н а. Вот так-то едем! Спасаемся! Эх!..

Начинается суматоха. Все хотят выйти, размяться. Кроме того, надо добывать воду, топливо, и женщины делаются сразу

едины, дружны, энергичны в этом добывании. Дети тоже привычно сыплются на землю. Юрка заигрывает с Ирой.

С т а р у х а. Йося! Куда ты?!

Л а в р а. Ладно, Айседора! Пусть побегает!.. Брр!.. Холодно! Дайте платок!

С т а р у х а. Дайте, подайте! Ударьте сами немножко пальцем по пальцу!

Н и н а (плаксиво). Юрик! И мне хочется! На землю!

С а