Перейти к содержанию

Ветреный Котён

ЕнЕтовцы
 Профиль  Обзор контента

  • Публикаций

    2266

  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Победитель дней

    19

 Тип контента 

Записи блога, опубликованные Ветреный Котён

  3. Ветреный Котён
    Вот были такие резиновые ковбои и индейцы. В одном рассказе, посвящённом последним дням правления Брежнева, говорилось, что некий школьник по фамилии Вайсберг даже продал за них душу. Мне они тоже жутко нравились. Сын одной бабушкиной знакомой приберёг их целую гору для своего сына, рождение которого только ожидалось. А до той поры я с ними игрался, приходя к ним в гости. Красотища. Ещё были тотемные столбы и вигвамы. У моего соседа тоже кое-что из этого сохранилось. Продавалось это вроде в магазине "Лейпциг", но легче их было из самой ГДР привезти, что некоторые и делали.

    До сих пор, оказывается, выпускаются той же фабрикой уже в объединённой капиталистической Германии. Очень уж ходовой товар оказался. Вообще у Родари в "Путешествии Голубой Стрелы" Фея отмечала, что ковбои и индейцы - модная, популярная игрушка, приносящая неплохой доход с каждого проданного экземпляра. Сейчас это вообще откровенно недешёвая коллекционная игрушка, которую позволяют себе в первую очередь кидалты, которым никакие деньги не жалко швырять на свои хобби. Мидоричка сама захотела ковбоя и индейца. Сказала, что это её охрана будет.
    К теме "Голубой Стрелы". Железная дорога с 16-мм колеёй до сих пор несказанно популярна, только цена на неё нынче - не подступишься.

    Были известны и такие модельки военной техники.
    А когда-то мне привезли две роскошные огромные модели суперкара ДеТомасо Мангуста - на кабеле и на радио. Батарейка ставилась под капот. Кабельный вариант имел маленький руль на пульте, радио - одну кнопку-джойстик, так что машина управлялась одним пальцем. Куда они делись потом - не знаю, но до сих пор их помню.

    Вот такая вот у мня и была. А другая жёлтая. Фантастика.
    Ну плюс весьма популярные некогда полистироловые модели-копии автомобилей в масштабе 1/87. Сейчас у меня есть кое-что из них. По их ассортименту и тогда и сейчас можно изучать всю автопромышленность стран СЭВ - там были всякие Вартбурги, ИФы, Шкоды, Сирены, и легковые, и грузовые, и специальные...
  4. Ветреный Котён
    Некоторые готовы были бы стать нудистами, но не знают, что делать, в случае если возникнет эрекция. Многие уверены, что у нудистов эрекции вообще не бывает. Тут стоит прояснить ситуацию. Знающие люди (сами нудисты) заявляют, что эрекция у нудистов бывает, и ещё какая! Нудисты - вполне здоровые люди, а не импотенты. Только они эрекции совершенно не смущаются. Другой человек, который не нудист, сразу нибусь застеснялся бы, а нудистам пофиг. Они говорят: "Глупо стесняться эрекции, которая бывает у каждого здорового мужчины!" Так что если вы нудисты, то можете не стесняться эрекции, а если не нудисты - то тем хуже для вас.
  5. Ветреный Котён
    Быть первым на финише - вот главное в гонках.

    Сэм Поси известен в мире автомобильного спорта как победитель многочисленных гонок на машинах самого различного класса, начиная от малолитражек и кончая моделями с рабочим объемом двигателя в пять литров и больше (Гран-при и Гран-туризмо). Он является одним из сильнейших претендентов на приз континентального чемпионата Американского клуба спортивных автомобилей.
    Я участвую в гонках, потому что мне доставляет удовольствие искусство вождения и победа.
    Искусство вождения. Мною овладевает неописуемое чувство радости, когда я со скоростью 320 км/час беру поворот на крутом спуске. Мир проносится перед глазами, как в тумане, машина, кажется, вот-вот оторвется от земли. Я способен развить такую скорость, о которой водитель обычного автомобиля и не мечтает, потому что гоночные машины удивительно послушны. Тут все — и сцепление, и мотор, и покрышки, и коробка скоростей — становится частицей меня самого. Я чувствую автомобиль всем своим существом, словно у нас одна общая нервная система.
    Представьте себе мое положение за рулем. Я откидываюсь на спинку сиденья, почти лежу. Ноги вытянуты вперед. По бокам, совсем рядом со мной, расположены бензобаки. Корпус мой туго перетянут плечевыми и набедренными ремнями.
    Ноги мои почти неподвижны. Свободны лишь руки, которые мне нужны для управления машиной и переключения скоростей. Я крепко сжимаю обтянутое кожей рулевое колесо руками в перчатках, и от этого мне становится приятно. Коротенький рычаг переключения скоростей расположен справа. Приборный щиток у меня перед глазами.
    Допустим, мне хочется прогнать машину несколько кругов.
    Я нажимаю кнопку стартера, и мотор моментально оживает, заглатывая огромное количество воздуха своими восемью раструбами. Переключаю рычаг, отпускаю сцепление и по дорожке выезжаю на трассу автодрома.
    Стрелка тахометра то поднимается, то падает — это я переключаю скорости. Машина идет все быстрее и быстрее. За спиной у меня неистощимый источник силы — мотор. Я приближаюсь к первому повороту.
    Трасса идет вниз и затем сворачивает направо. В обычном автомобиле маленькая неровность дорожного покрытия почти не ощущается. Зато в гоночной машине при малейшей шероховатости вам кажется, что земля проваливается под вами. То же самое люди испытывают в самолете, когда тот попадает в воздушную яму. Рулевое колесо в моих руках становится каким-то легким. Затем дорога ударяет в автомобиль исподнизу, и кажется, что баранка вот-вот выскочит из рук.
    Но я удерживаю ее и веду машину по намеченной траектории.
    В этот момент соприкосновение с землей уменьшается до критического предела, автомобиль почти выходит из повиновения. Но конструкторы знали, что делали, когда создавали гоночную машину, и я, целый и невредимый, со скоростью свыше 55 м/сек мчусь по прямой.
    Совершая каждый круг, я полагаюсь на свое мастерство и надежность машины. На каждом круге я должен выполнять нечто такое, что противоречит моему инстинкту самозащиты.
    Если бы вам пришлось сидеть со мной в качестве пассажира, то вы бы, по всей вероятности, отчаянно струсили. Скорость действует вообще устрашающе. Как-то я взял с собой фотографа. Совершив со мной круг по кольцу автодрома, он был ни жив ни мертв, его вырвало тут же в машине. Весь секрет заключается во власти над скоростью.
    Что особенно важно для гонщика — это способность побороть страх. Случайно расшибиться или даже погибнуть может человек любой профессии, гонщика же опасность подстерегает на каждом шагу, она становится неотъемлемой частью его жизни. С 1950 года погибла по крайней мере треть лучших участников состязаний на «Гран-при».
    Моя великолепная гоночная машина — это орудие самого опасного в мире спорта. В ее обтекаемых формах скрыто достаточно бензина, чтобы сжечь меня — и ее — дотла, причем в несколько секунд.
    Откажи тормоза или соскочи колесо, и я превращусь в пленника, заключенного во взбесившуюся ракету, или кувырком взлечу вверх и упаду на верхушки деревьев.
    Я не сказал бы, что мысль об опасности меня не тревожит, хотя мне и кажется, что своим умением управлять машиной я, по возможности, обезопасил мою нелегкую профессию. Однако, оказавшись за рулем, я очень редко об этом тревожусь. В предвкушении борьбы, когда я думаю лишь о том, как обогнать своих противников, страх проходит.
    Умение побеждать в себе страх — хотя бы на короткое время — неизменно вызывает во мне чувство радости и гордости.
    Удовольствие, которое я испытываю от власти над машиной, над чувством страха, — вот что, собственно, и сделало из меня гонщика. Самое главное для меня — выиграть гонку. Победа! Со стороны это выглядит так: тебе отмахивают на финише флажком, надевают на шею лавровый венок, после этого следует поцелуй королевы красоты и денежный приз.
    Но для меня главное не в этом. По натуре я агрессивен, эгоистичен, мною владеет непреодолимое стремление к успеху. Победа для меня – это сбывшаяся мечта, самоцель, восторг, когда все кажется достижимым.
    Если на одну чашу весов положить все опасности и нелегкий труд гонщика, а на другую – удовлетворение и бурную радость победителя, то последнее перетянет, ибо гонки для меня – это альфа и омега, это главная цель моей жизни.
  6. Ветреный Котён
    Однажды утром в одном аэропорту случилось вот что: пассажиры прилетели, а их самолет не прилетел. То есть они прилетели без самолета. Пассажиры, конечно, очень заволновались и говорят:
    - Как это можно, чтобы мы прилетели, а наш самолет не прилетел?! Так не бывает, это безобразие! Пошли к начальнику аэропорта жаловаться!
    И они пошли к начальнику аэропорта жаловаться.
  8. Ветреный Котён
    Этих рассказов Джанни Родари нет нигде в сети. А меня они с детства берут за душу, и я нашёл время распечатать их вручную, чтоб показать друзьям.
    Песенка ограды.
    Один мальчик всегда ходил из школы домой той же дорогой. Он был ещё маленький и другой дороги не знал. А искать новую было страшно.
    Но вот пришёл день, когда он взял и свернул на другую дорогу. Она привела его к большому парку, огороженному высокой чугунной оградой.
    - Вот здорово! – воскликнул мальчик и сделал то, что на его месте сделали бы почти все мальчишки – девяносто девять из ста. Он достал из портфеля линейку и повёл ею по чугунным прутьям, пока линейка не наткнулась на каменный столб. Тогда он повернул назад и опять побежал вдоль ограды, ударяя линейкой по прутьям. Ограда издавала весёлые звуки: динь-донн-донн – от самых верхних, тоненьких и пронзительных, до самых низких – глубоких и тонких. Бежит мальчик в одну сторону – звуки летят вверх, бежит обратно – звуки падают до самых густых басов.
    Нет, никогда ещё не было такой интересной игры. Вот он и бегал туда-сюда вдоль ограды. Устанет, остановится, передохнёт. И снова бежит, а потом стал ходить: сделает коротенький шаг и бьёт по пруту, сделает шаг и бьёт. Если пропустит какой-нибудь, то вернётся – звук тогда получается замечательный. Наверное, это была уже не просто забава. Он играл на прутьях ограды, как играют на ксилофоне или рояле, отыскивая нужную клавишу, чтобы получилась мелодия.
    - Вот здорово! – ещё раз воскликнул мальчик. Он слышал теперь, что прутья играют какую-то необыкновенную песню. – Назову её «Песня ограды», - решил мальчик.
    Но тут на колокольне забили часы, мальчик сосчитал удары – час был уже поздний, дома его, наверное, заждались.
    - Завтра опять приду сюда снова, - сказал он и ласково прикоснулся линейкой к прутьям.
    На другой день он опять свернул на эту дорогу, и на третий день, и на четвёртый. Теперь он всегда ходил новой дорогой и всегда играл линейкой на прутьях ограды. Он сочинял всё новые песни, ударяя о прутья в разной последовательности. Он выдумывал песни о деревьях, что росли в парке: о ели – одну песню, о ливанском кедре и сосне – другую, о стройном кипарисе, который точно длинным тонким пальцем грозит тучам, - третью. Он придумал песню об аллее, что вела через парк к красивому дому, о тропках, петляющих между деревьями, о кустах, о цветущих клумбах – обо всём, что он видел в этом чудесном парке. Мальчик никому не рассказывал о поющей ограде – ни родителям, ни учительнице, ни другим мальчишкам. Эта ограда была его тайной. Ведь каждый имеет право на свою тайну.
    Как-то раз он сочинял новую песню на прутьях ограды. Вдруг из красивого дома в конце аллеи донёсся сердитый окрик:
    - Сейчас же прекрати! Ты уже целый час действуешь мне на нервы своим дурацким стуком.
    Мальчик посмотрел на дом, верхние окна были открыты; и тут он вспомнил – раньше окна в доме никогда не открывались. Может, хозяева были в отъезде, а теперь вернулись. На балконе стоял старик в халате, в одной руке он держал книгу, в другой очки.
    - Хватит греметь! – кричал он, потрясая очками. – Я из-за тебя не могу читать! Убирайся домой, и чтобы я тебя больше не видел! А то полицейского позову!

    Мальчик испугался и не смог объяснить старику, что он не шумит, а сочиняет песни на этой удивительной ограде. Он сунул линейку в портфель и побежал домой.
    - Чтобы духу твоего здесь не было, понял? – крикнул ему вдогонку разъярённый старик.
    Назавтра мальчик опять пошёл домой мимо парка, только по другой стороне улицы. Он шёл и печально поглядывал на любимую ограду.
    Он каждый день теперь возвращался из школы по другой стороне улицы, не смея приблизиться к ограде: то окна в доме открыты, то сам старик гуляет по парку, то вдоль ограды бегает большая собака. Посмотрит мальчик на свою ограду, вздохнёт и побредёт домой. Сколько раз он мысленно говорил этому гадкому старикашке: «Целыми днями читаете толстые книги в чёрных переплётах, почему же музыку-то не любите? У вас такая ограда, поиграйте на ней, сочиняйте песни! Ну почему вы такой злой? За что ненавидите мальчишек?»
    Как раз в это время его мама познакомилась с дамой, умеющей играть на рояле. Пошли они к ней в гости, и мальчик увидел этот замечательный инструмент. Ему даже позволили нажать его удивительные клавиши. Он нажимал одну клавишу, другую, то басы, то высокие ноты, стараясь слить звуки в мелодию. Сердце его при этом стучало, как будто бил барабан.
    - Кажется, у мальчика есть способности к музыке, - заметила дама. – Пришлите его как-нибудь ко мне. Я с ним позанимаюсь немного, для пробы.
    Но дама сказала это просто так, из пустой любезности. Назавтра она уезжала в Париж. И мальчик никогда больше не видел ни её, ни её рояля. А потом столько всего случилось. Грянула вторая мировая война. Отец ушёл воевать. Было не до музыки. К сожалению, тяжёлая пора растянулась на годы.
    Мальчик вырос. Стал ходить в среднюю школу. И совсем забыл о поющей ограде. Только один раз вспомнил о ней случайно – шёл по той улице и увидел, что ограды-то больше нет. Её снесли и перелили на пушки. Даже колокола с колоколен и те поснимали.
    Прошли годы, мальчик, теперь уже молодой человек, работал в банке. На работу не обижался – всякая работа хороша, если даёт кусок хлеба. Но иногда он с грустью говорил себе: «Кто знает, сложись жизнь по-другому, может, я стал бы неплохим музыкантом».
    Только это случалось редко: кто должен изо дня в день зарабатывать на жизнь, тому некогда тревожить далёкое прошлое.
    Он уже давно распрощался со своим родным городом. Но как-то раз ему довелось поехать туда по делам службы. В свободные часы он бродил как зачарованный по старинным улочкам, воображая себя маленьким мальчиком. Вот он идёт из школы домой, сворачивает в незнакомый переулок – его поманило новое, позвала жизнь. Что это? Да он опять на той самой улице, у того самого дома, окружённого большим парком. Вот и чугунная ограда, видно, её заново поставили здесь после войны. Ограда другая, но это неважно. Прошлое ожило!
    Из-за угла, размахивая портфелем, вдруг показался мальчик. Остановился у ограды, взглянул на дом: окна закрыты, значит, хозяева в отъезде.
    «Сейчас достанет из портфеля линейку», - подумалось ему.
    Мальчик и впрямь расстегнул портфель, вынул стальную линейку и повёл ею по прутьям ограды, подчиняясь какому-то своему ритму. Динь-донн-донн… отозвалась ограда.
    «Странно, - удивился клерк, - все звуки одинаковы. Впрочем, так и должно быть. Прутья-то все одной толщины и длины – они просто не могут издавать разные звуки».
    А мальчик всё бил и бил линейкой по прутьям, подчиняясь одному ему ведомой мелодии.
    - Здравствуй, - сказал клерк, когда мальчик поравнялся с ним.
    Мальчик вздрогнул, точно его застали за баловством.
    - Не бойся, - сказал ему клерк, - окна закрыты, старика, видно, нет дома.
    - Какого старика? – не понял мальчик.
    - Того, что ругается, когда ты шумишь.
    - Там не старик живёт, - покачал головой мальчик, - а старушка. Она мне ничего не говорит, потому что глухая. А ругается её прислуга.
    «Ну конечно, - подумал клерк, - что это я. Старик, верно, давно умер. А в доме живут новые хозяева».
    - Служанка говорит, я хулиган, - продолжал мальчик. – Устраиваю безобразный шум. Глупая она, не понимает. Это не шум, это я играю. Послушайте.
    - С удовольствием.
    - Вот «Песня умирающего каштана». Видите – каштан? Он больной. Все каштаны в Европе больные. Мы это в школе проходили.
    - Интересно. Ну что же, играй.
    Мальчик принялся бить линейкой по прутьям. У него было серьёзное, истовое лицо. Ударит по одному пруту, по другому, какие-то прутья пропустит, делая паузу.
    А клерку всё слышалась одна и та же глуховатая нота: динь-донн-донн.
    - Слышите? – повернулся к нему мальчик. – Слышите? Каштан болеет, но он не грустит – ведь птицы ещё вьют гнёзда в его кроне. Правда, красиво?
    А у него в ушах только монотонное «донн-донн-донн».
    - Песня не должна обрываться на низкой ноте, - объяснял мальчик. – Так только колокола звонят по мёртвым. Надо кончать тихой высокой нотой. Слышите?
    А для него опять глухо прозвучало: дон-н.
    Он понял, почему так гневался тот старик. Уху взрослого недоступна мелодия, которую слышит мальчик, играющий на прутьях ограды.
    - Нравится? – спросил мальчик.
    - Очень, - покривил душой клерк, чтобы не огорчать мальчика.
    Часы на колокольне пробили пять ударов.
    - Мне пора домой полдничать, - заторопился мальчик.
    - До свидания, - сказал клерк.
    И долго ещё стоял и смотрел на каштан. Клонящееся к закату солнце играло в его листве…

    На пляже.
    Я торгую разными флажками и флагами. В начале этого лета поехал я на побережье Адриатики; там на каждом шагу гостиницы, большие, поменьше и совсем крошечные – яблоку негде упасть. Им всем подавай целые ворохи флагов всех народов и стран. Они приколачивают их на конёк крыши. Полно там и всяких пивнушек, баров, кафе-мороженых и просто кафе; им тоже вынь да положь флажки всех континентов, они ставят их на столики: пусть господа из Каракаса или Танзании, Гамбурга или Сингапура чувствуют себя как дома. Пусть отдыхают, купаются, танцуют и набираются сил, осенённые, так сказать, стягом отчизны.
    Прошлый сезон я объездил почти всю Эмилью-Романью, полностью обеспечив её флагами большими и маленькими. А нынешним летом отправился в Феррару на побережье Комаккьо. Этот курорт существует недавно, и насыщенность его моим товаром ещё не достигла оптимального уровня. Люди туда ездят простые и очень приятные. Зайдя в бар «Моло» или кафе «Спорт», они не кидаются к выходу, если на столиках рядом с аперитивом нет национальных флажков; не боятся, что невежественный официант спутает норвежца с исландцем, а бельгийца с триестинцем.
    Поселился я в маленьком уютном пансионате (называется он «Веккья Римини») на улице Лидо дельи Эстенси, почти на самом берегу канала. По ту сторону канала шумит порт Гарибальди и высится памятник в честь его высадки на этот берег в 1849 году. В тот же вечер я изучил об этом месте всё, что можно: мой пансионат со всем его хозяйством; время приливов и отливов; отчего канал то делался полноводной рекой, то мелел, как пересыхающий ручей; маршруты рыбачьих лодок и бродячих собак. Узнал, почём пресные лепёшки с копчёной колбасой и без колбасы, и, разумеется, расписание парома, который курсировал от одного берега к другому с семи утра и до одиннадцати вечера (проезд взрослого пассажира – 100 лир, с велосипедом – 150, ребёнка – 50 лир). Паром этот был всего-навсего старой моторной лодкой. Она кашляла и чихала, но всё-таки ещё была в состоянии преодолеть десяток метров водного пространства. Последним рейсом на её борту ехал в порт Гарибальди какой-то араб – я перед сном ещё раз заглянул на пристань. На левом плече у араба – тюк с пледами, такими пледами торгуют на пляже в порту арабы, точнее говоря, марроканцы, тунисцы и бог знает кто ещё. Иной раз забредёт такой араб – по ошибке или умышленно – в шикарный вестибюль Гранд-Отеля; оттуда его, разумеется, гонят взашей – там только нищих бродячих торговцев не хватало.
    Назавтра, чтобы спастись от зноя, отправился я со своими флажками на пляж «Медуза». Заплатил за кабинку, взял зонт, разделся, натянул плавки и лёг на песок – голова в тени, ноги – на солнце, я так больше всего люблю загорать. Заметьте, я вообще люблю совмещать приятное с полезным, в разумных пределах, конечно. Лежу я и раздумываю, каким лучше способом продавать здесь флажки. Но думать мне мешает всё усиливающееся раздражение. Подтачивает удовольствие от моря и солнца, как червяк точит розу.
    Транзистор – чёрт бы его побрал! Вот что не даёт мне спокойно думать и загорать. И здесь это дьявольское изобретение! Никуда от него не спрячешься! На пляже и в автобусе, в поезде и в самолёте, в Северной Италии и в Южной, в Европе и других частях света – всюду орёт, вопит визжит этот мерзкий, проклятый, треклятый транзисторный приёмник! Хотя, может, мне сейчас мешает магнитофон? Ещё одна адская выдумка на погибель человечеству.
    Первым моим побуждением было строго нахмуриться, посмотреть в сторону изрыгающей ор коробки и отпустить в адрес её хозяев несколько нелестных замечаний. Но я вовремя спохватился, упаси бог, завяжется драка, вроде той на окраине Фано, где я сцепился с целой оравой юнцов, вооружённых транзисторами. Ну так вот, поворачиваю я как бы ненароком голову и вижу: под соседним зонтом очаровательная красотка в бикини, а рядом тщедушный блондин с самой ничтожной физиономией, которую морщат отвратительные ужимки.
    У него-то на руке и висит транзистор, из которого вылетает душераздирающий рок. И в такт ему, вернее не в такт, красавчик дрыгает ногами и подёргивает тощим плечиком.
    «Выруби эту гадость, идиот!» - мелькнуло у меня в голове. И транзистор вдруг повторил: «Выруби эту гадость, идиот!», «Выруби эту гадость…» Я не сразу узнал свой собственный голос, искажённый динамиком. А транзистор всё твердил и твердил эту не очень-то вежливую фразу, пока незадачливый кавалер не догадался выключить сошедший с ума ящик.
    - Кто-то, видно, надо мной подшутил, - попытался он объяснить девушке это уму непостижимое происшествие.
    Объяснение, конечно, дурацкое, не имеющее ни грана правдоподобия. Я же понял одно: фраза, промелькнувшая у меня в голове, была принята и передана транзистором при помощи какой-то разновидности телепатии, существующей, очевидно, между сознанием человека и электронной машиной.
    - Сейчас поставлю другую кассету, - объявил мой приятель.
    Поставил, и магнитофон издал такие жалкие аккорды, что старик Лист, наверное, перевернулся в гробу. Меня взяло любопытство – а что будет дальше? Я стал придумывать фразы одну хлеще другой: «Ты, рожа, - например, - под сорок третьим зонтиком. Воткнул бы лучше наушник в своё мерзопакостное ухо!» И через три секунды транзистор, не переврав ни слога, отчётливо проговорил: «Ты, рожа, под сорок третьим зонтиком, воткнул бы лучше наушник в своё мерзопакостное ухо!» Девица на этот раз даже подскочила.
    - Ты, наверно, здорово ему насолил, раз он номер твоего зонтика разузнал.
    - Да я его и сам узнал десять минут назад, - чуть не плакал вздыхатель. – Я ведь только что взял этот зонтик.
    Совсем сбитый с толку, он принялся выключать и включать приёмник. Включит – из динамика неумолимый электронный голос чеканит: «Не забывай, кретин, молчание – золото!» или «Тебе, дегенерат, место не на пляже, а на подмостках веронского театра!». Эта последняя фраза натолкнула обалдевшего парня на мысль. Он крикнул пляжного служителя и стал обвинять его в причинении ущерба его транзистору. Служитель, подобострастно кланяясь, стал оправдываться. Было похоже, что мой подопытный кролик – завсегдатай этого пляжа и выгодный клиент. И служитель, чтобы его не заподозрили в попустительстве, выгнал с пляжа ни в чём не повинного араба, который расхаживал между зонтиками, предлагая загорающей публике свой немудрёный товар.
    - Выметайся отсюда, турок поганый! – заорал служитель. - И добро ворованное забирай.

    Араб что-то забормотал по-своему. Служитель оказался человеком бывалым, немало поездившим на своём веку. Он понял оскорбление и вернул с лихвой. Араб опешил и убрался восвояси.
    Так я обнаружил свою поразительную способность обнародовать свои мысли при помощи транзисторных приёмников. Конечно, первое, что пришло мне в голову, - происшествие на пляже чистая случайность, вряд ли подобное повторится. Пошёл на другие пляжи и удостоверился, что обладаю действительно неким сверхъестественным даром.
    Иду и забавляюсь. Как увижу транзистор на ребре зонтика, шезлонга или на руке у ничего не подозревающей девицы, тотчас и подумаю что-нибудь вроде: «Сидела бы дома, чем народ честной мучить», «Ведьма, заткни глотку своей верещалке!», или: «Чтоб тебе утонуть со своим транзистором!»
    После третьей моей прогулки на пляжах воцарилась блаженная тишина. Транзисторы как воды в рот набрали. Слух об этом чуде разнёсся по меньшей мере от устья Рено до устья По, то есть на всём двадцатикилометровом протяжении песчаных пляжей Комаккьо.
    После обеда на пляж «Медуза» пришли позагорать курортники, пропустившие по разным причинам утренние часы. Ничего не подозревая, они включили свои дьявольские коробки и… я всем им заткнул рот описанным выше способом.
    Мою команду принимали любые приёмники – немецкие, американские, японские. И транслировали по моему велению то вежливую просьбу переключиться на другую волну, то кровавую угрозу, то есть весь мой запас празднословия и сквернословия, причём не только на итальянском, но и на других языках, чтобы иностранцы понимали без переводчика.
    В тот день, как можно легко догадаться, о деле я позабыл и товара у меня не убавилось. Я стал ломать голову – какую пользу можно извлечь из этой моей уникальной способности. Конечно, тишина и сама по себе – величайшее благо. Я ходил по пляжам и слышал только шум прибоя, шипение волн и весёлый крик детворы, играющей в песочек. Моими стараниями транзисторы исчезли; больше не понадобятся запретные таблички, и пляжные служители не будут портить нервы, призывая к порядку нарушителей тишины. Конечно, я испытывал от этого глубокое моральное удовлетворение. Но если говорить начистоту, одним удовлетворением сыт не будешь, без презренного металла не проживёшь.
    И тут же на пляже под лучами щедрого солнца у меня созрел замечательный план, как без большого труда удвоить доходы. Буду ходить по городам и весям, торгуя своим разноцветным товаром на радость соотечественникам и зарубежным гостям, а заодно взымать дань с хозяев гостиниц, пляжных смотрителей, с муниципалитетов и других частных и государственных учреждений за молчание радиоприёмников, которое я им гарантирую. Объеду по очереди все города и за умеренную плату обезврежу все до единого приёмники. Я буду бороться с нарушителями тишины их же оружием: они лупят меня по барабанным перепонкам, но их перепонкам тоже достанется. На город средней величины с населением в сто тысяч жителей мне потребуется только один день. На город покрупнее – думаю, дня два-три, в общем сколько получится. Работа нетяжёлая. Стоит только подумать: «Подавись, идиот, своим приёмником!» - и дело в шляпе. Придётся, конечно, много ходить, что верно, то верно. Но мне и врач рекомендовал ходить ежедневно по два часа – никакого склероза не будет. Так что, видите, и польза и удовольствие, причём польза двойная: я ведь буду продавать флаги и уничтожать шум.
    Моим клиентам придётся, конечно, молчать. Чтобы комар носу не подточил. Иначе всё рухнет. Боже упаси, если у кого закрадётся подозрение, что скромный молодой человек с чемоданчиком, полным флажков, - виновник неслыханного явления – лета без транзисторов. Тогда мне несдобровать – самое меньшее, упадёт на голову приёмник поувесистее. Сила моя в безвестности.
    Этот грандиозный план был в подробностях разработан на Лидо дельи Эстенси, где, к слову сказать, никогда не повесят мемориальной доски, чтобы увековечить это величайшее завоевание ХХ века. Оно и лучше, зачем портить девственную красоту человеческими игрушками. Этот берег и так прекрасен. Особенно под вечер, когда садится солнце. Чтобы увидеть закат, станьте спиной к морю, и вам откроется незабываемое зрелище – долина, а над ней в необъятном небе высятся одна за другой гряды лиловеющих облаков.
    В тот вечер на пляже почти никого не осталось: две молодые мамы с прелестными малышами и немецкое семейство, в котором всем заправляла энергичная «муттер». «Pass auf! Pass auf!» - то и дело покрикивала она. Опять откуда-то появился араб со своими неизменными пледами. Женщины одобрительно их разглядывали, щупали, переворачивали, не выказывая ни малейшего желания купить.
    Вскоре араб присел и у моего шезлонга.
    - Твоя купит плед? – спросил он, широко улыбаясь и нажимая на «и». – Такой плед! Тридцать тысяч? Двадцать?
    Отказ не обидел его. Он спокойно свернул отвергнутый плед и раскинул новый, на этот раз с одноцветным узором.
    - Твоя хочет такой?
    Это был не плед, а коврик, который называют у нас «молитвенным».
    - Ковёр Илидина! – опять широко улыбнулся араб.
    Он два или три раза повторил «ковёр Илидина», пока до меня не дошло, что это значит. Я улыбнулся ковру Аладина и невежливо уткнулся в раскрытую книгу, показав арабу, что торг окончен. Он учтиво попрощался со мной и пошёл к зонтику, под которым расположилось немецкое семейство. Энергичная фрау тщательно разглядывала товар, щупала, спрашивала цену, торговалась.
    - Какой хочешь цена?
    - Тридцать тысяч.
    - А за это какой?
    - Двадцать тысяч.
    Перед ней он тоже расстелил маленький зеленовато-коричневый коврик.
    - Твоя купит ковёр Илидина?
    - Какой цена?
    - Скажи, что купишь. Хороший ковёр. Волшебный. Будешь на нём летать.
    Немка не поняла. В разговор вступил муж – он лучше понимал итальянский и, раскинув руки, начал показывать, что означает «летать».
    Самый младший мальчишка тут же полетел вокруг коврика, загребая ножками песок.
    - Pass auf! Pass auf! – закричала мать.
    Мальчуган, конечно, спланировал на ковёр. Но араб аккуратно снял его.
    - Сначала купи, потом летай, - улыбнулся он, обнажив два ряда белоснежных зубов.
    - Was sagt er? Was sagt er? – спрашивала немка мужа.
    Тот послушно перевёл.
    Мальчуган с восторгом поглядывал на коврик и уже примеривался, в какую минуту поднять вой. Но фрау не мешкая стала собирать вещи. Все бросились поспешно заталкивать в сумки купальники, майки, кофточки, термосы, совочки, ведёрки, надувные круги, игрушки, остатки бутербродов, ведёрко для мусора – всё, что нужно немецкой семье для целого дня на пляже. Араб, однако, не спешил уходить. Малыш глаз не сводил с коврика. Уже идя к машине, он то дело оборачивался, но отец неумолимо тащил его за руку.
    Мы остались с арабом вдвоём. У ног плескалось подёрнутое печальной дымкой море.
    Араб встал, поправил на плече тюк с пледами, стряхнул с коврика песок, с какой-то непонятной нежностью снова расстелил его, сел на коврик, по-турецки скрестил ноги и… взлетел. Я поспешил задрать голову, чтобы следить за его полётом. Улыбающийся араб на маленьком коврике летел над пляжем, над крышей пансионата, над портом Гарибальди, над каналом, по которому курсировал вечно простуженный паром. Он летел к солнцу, оно походило теперь на большой, холодный апельсин, висевший в густеющей пустоте. Конечно, он улетал из Комаккьо.

  13. Ветреный Котён
    Вот помню, когда мне было 12 лет, пришёл с выходных в больницу, а рюкзак тяжёлый, я присел в холле дух перевести, а рюкзак держать на коленях неудобно. А тут мимо медсестра идёт, в зубах ковыряет. Остановилась, посмотрела на меня, осклабилась и говорит развязно так: "Чё это ты сюда с сумочкой припылил? Не положено у нас!" На меня нашло - я вскочил и давай её рюкзаком колошматить почём попало! Пока она на пол не села и голову руками не закрыла.

    Мне бы ещё вот такой рюкзачок, с металлическим каркасом - я бы ей показал!
    Мне очень нравятся сцены из фильмов, например в "В тридевятом царстве" драка с хунтой и как королева Изабелла наотмашь лупит герцогиню и первую фрейлину по роже, или как в "Военной сказке" тётушка Адель берёт валёк для белья и говорит: "А, это пришли за моими деревянными предметами! Ну, сейчас я вам покажу - сейчас вы у меня получите деревянный предмет!.." Или как в "33 квадратых метра на даче: Собака Звездуновых" папа Андрей кидается на соседа с топором: "Щас я те сниму мансардочку по самые лопатки!"
  14. Ветреный Котён
    Господин невысокого роста с камушком в глазу подошел к двери табачной
    лавки и остановился. Его черные, лакированные туфли сияли у каменной
    ступенечки, ведущей в табачную лавку. Носки туфель были направлены вовнутрь
    магазина. Еще два шага, и господин скрылся бы за дверью. Но он почему-то
    задержался, будто нарочно для того, чтобы подставить голову под кирпич,
    упавший с крыши. Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп, и,
    таким образом, кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил
    черепную кость и застрял в мозгу. Господин не упал. Нет, он только
    пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вытер им лицо,
    залепленное кровавыми мозгами, и, повернувшись к толпе, которая мгновенно
    собралась вокруг этого господина, сказал:
    — Не беспокойтесь, господа: у меня была уже прививка. Вот видите — у
    меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однажды случай. Я уже
    привык к этому. Теперь мне все трын-трава!
    И с этими словами господин надел шляпу и ушел куда-то в сторону,
    оставив смущённую толпу в полном недоумении.
    Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И
    я поплыл.
    Какая-то рыба с четырьмя усами на носу кружилась около меня. Я
    заплакал. И рыба заплакала.
    Вдруг мы увидели, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали
    смеяться.
    Нам было очень весело, мы плыли по течению и встретили рака. Это был
    древний, великий рак, он держал в своих клешнях топор.
    За раком плыла голая лягушка.
    — Почему ты всегда голая? — спросил ее рак.– Как тебе не стыдно?
    — Здесь ничего нет стыдного,– ответила лягушка.– Зачем нам стыдиться
    своего хорошего тела, данного нам природой, когда мы не стыдимся своих
    мерзких поступков, созданных нами самими?
    — Ты говоришь правильно,– сказал рак.– И я не знаю, как тебе на это
    ответить. Я предлагаю спросить об этом человека, потому что человек умнее
    нас. Мы же умны только в баснях, которые пишет про нас человек, так что и
    тут выходит, что опять-таки умен человек, а не мы.– Но тут рак увидел меня
    и сказал:
    — Да и плыть никуда не надо, потому что вот он — человек.
    Рак подплыл ко мне и спросил:
    — Надо ли стесняться своего голого тела? Ты человек и ответь нам.
    — Я человек и отвечу вам: не надо стесняться своего голого тела.
    Меня называют капуцином. Я за это, кому следует, уши оборву, а пока что
    не даёт мне покоя слава Жан-Жака Руссо. Почему он всё знал? И как детей
    пеленать, и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так всё знать. Да я
    уже всё знаю, но только в знаниях своих не уверен. О детях я точно знаю, что
    их не надо вовсе пеленать, их надо уничтожать. Для этого я бы устроил в
    городе центральную яму и бросал бы туда детей. А чтобы из ямы не шла вонь
    разложения, её можно каждую неделю заливать негашеной известью. В ту же яму
    я столкнул бы всех немецких овчарок. Теперь о том, как выдавать девиц замуж.
    Это, по-моему, ещё проще. Я бы устроил общественный зал, где бы, скажем, раз
    в месяц собиралась вся молодёжь. Все, от 17 до 35 лет, должны раздеться
    голыми и прохаживаться по залу. Если кто кому понравился, то такая пара
    уходит в уголок и там рассматривает себя уже детально. Я забыл сказать, что
    у всех на шее должна висеть карточка с именем, фамилией и адресом. Потом
    тому, кто пришёлся по вкусу, можно послать письмо и завязать более тесное
    знакомство. Если же в эти дела вмешивается старик или старуха, то предлагаю
    зарубать их топором и волочить туда же, куда и детей, в центральную яму.
    Я бы написал ещё об имеющихся во мне знаниях, но, к сожалению, должен
    идти в магазин за махоркой. Идя на улицу, я всегда беру с собой толстую,
    сучковатую палку.
    Беру я её с собой, чтобы колотить ею детей, которые подворачиваются мне
    под ноги. Должно быть, за это прозвали меня капуцином. Но подождите,
    сволочи, я вам обдеру ещё уши!
    Не знаю, почему все думают, что я гений; а по-моему, я не гений. Вчера
    я говорю им: Послушайте! Какой же я гений? А они мне говорят: Такой! А я им
    говорю: Ну какой же такой? А они не говорят, какой, и только и говорят, что
    гений и гений. А по-моему, я всё же не гений.
    Куда не покажусь, сейчас же все начинают шептаться и на меня пальцами
    показывают. “Ну что это в самом деле!” — говорю я. А они мне и слова не
    дают сказать, того и гляди схватят и понесут на руках.
    Один графолог, чрезвычайно любящий водку, сидел в саду на скамейке и
    думал о том, как было бы хорошо придти сейчас в большую просторную квартиру,
    в которой жила бы большая милая семья с молоденькими дочерьми, играющими на
    рояле. Графолога бы встретили очень ласково, провели бы в столовую, посадили
    бы в кресло около камина и поставили бы перед ним маленький столик. А на
    столике бы стоял графин с водкой и тарелка с горячими мясными пирожками.
    Графолог бы сидел и пил бы водку, закусывая её горячими пирожками, а
    хорошенькие хозяйские дочери играли бы в соседней комнате на рояле и пели бы
    красивые арии из итальянских опер.
  17. Ветреный Котён
    В 90-е годы у Фольксвагена были два концепта микроавтомобилей, называвшихся в точности как персонажи нашумевшей хентайной истории о мальчиках-андрогинах, к тому же малолетних. В связи с этим возникают вопросы по поводу пристрастий должностных лиц из правления Фольксваген АГ.

    Фольксваген Чико.

    Фольксваген Пико. Серийный вариант известен как Люпо (Волчонок), имел двойника СЕАТ Ароса, сменившего выпускавшуюся более 20 лет Марбеллу, доставшуюся в наследство от ФИАТа (она была копией сверхпопулярной Панды.
    Да и выглядят машинки так, что только японским хентайщикам на них и ездить. Ну и конечно любителям кавая ^^. Что-то есть в них от зелёного Мини Мок-куна...
  20. Ветреный Котён
    Сёдня мы с Асакурой затарились книжками и аниме, а на обратном пути завернули в якиторию. А на днях слопали килограмм черешни. Вкусная была вообще. И купили новый фотик. Теперь у нас будет много новых классных фоток!
  21. Ветреный Котён
    Аянами ест чеснок.
    Собственно, неважно, почему она ест чеснок. Может, это ей для здоровья полезно, а может, она хочет отвадить настырного Алукарда. А может ей вкус нравится. Главное, она его ест. Я всякий раз, когда захожу в наш продуктовый на углу, вижу, как она укладывает в авоську половинку вчерашнего формового, бутылку 1% молока, но непременно - связку чесночных головок. Аянами без чеснока я просто не представляю. И это больше, чем деталь из её быта или её кулинарные пристрастия. Это определяющий фактор её сути.
    Аянами ест чеснок. Это говорит о ней куда больше, чем сведения о том, что она - Первое Дитя, плод технологий NERV и научных изысканий Гендо Икари, пилот Евы-00, а также (насчёт чего ещё бабушка надвое сказала) существо, созданное на основе генетического материала Юи Икари и самой Лилит. Вы хоть тыщу книг передо мною положите, а я вас всех наповал убью словами о запахе чеснока изо рта Аянами. И всякие древние культы тут ни при чём. Просто невозможно найти другую девушку, для которой употребление чеснока было бы настолько своеобразно. Обычно нам просто неприятно общаться с девушкой, которая ест чеснок, или нам всё равно, поскольку сами жрём его тоннами и привыкли. А вот когда чеснок ест Аянами - это завораживает. Головка ченоска на столе перед Аянами делает нас навек её рабами.
    Чеснок может есть кто угодно. Такая причуда может быть у звезды футбола или баскетбола. Или у звезды большого экрана. Или у знаменитого на весь мир писателя или политика. У них могут быть разные причины трескать чеснок и не стесняться этого на публике. Только это ровным счётом ни черта не значит. Мало ли кто там чеснок ест. Имеет значение, только если чеснок ест наша Аянами.
    Аянами ест чеснок. Аянами и чеснок. Чеснок неразрывно связан в нашем сознании с именем Аянами. В связи с любым другим предметом чеснок не вызывает у нас никаких эмоций. И рядом с Аянами мы можем представлять её поношенную школьную форму, её мокнущий после занятий в школьном бассейне купальник, её маленькую замусоренную квартирку или её вечно пустую парту. Единственная зацепка, делающая её образ живым и реальным - это чеснок, очистки чеснока и витающий в воздухе запах - да, она только что была здесь...
    Только что я видел, как Аянами ела чеснок. И это вселяет в мою душу спокойствие. Если Аянами не забыла припасти к обеду чесночку - этот мир сегодня ещё не рухнет.
  22. Ветреный Котён
    Ада Лавлейс, 10.12.1815 - 27.11.1852, Августа Ада Кинг, графиня Лавлейс, урождённая Байрон. Дочь поэта Джона Гордона Байрона, которого никогда не видела. Родители расстались, когда ей было 2 месяца. Мать Ады старательно препятствовала интересу дочери к поэзии и стремилась приучать её к точным наукам. Так в возрасте 17 лет Ада познакомилась с профессором математики Кембриджского университета Чарльзом Бэббиджем. Впоследствии Бэббидж поручил ей перевести на английский запись его лекции, которую он произнёс в Италии и местные специалисты записали её на итальянском. Ада перевыполнила задание, добавив свои собственные комментарии, среди которых была по сути первая в мире программа для механического вычислителя (разностной машины) Чарльза Бэббиджа. Предвосхитила возможности современных компьютеров, предсказав, в частности, что вычислители будут создавать алгебраические формулы, решать шахматные задачи, а также писать картины и сочинять музыку.      
  24. Ветреный Котён
    Шпионки бывают только в труселях. И не в каких-то там с кружевами и оборочками, а в простых белых хлопковых. Попробовал бы кто-нибудь пошпионить в стрингах! Это не шпионаж, а одна мука.

    Хотя мне бы хотелось, чтоб шпионки носили блумерсы. Как Мата Хари...
×
×
  • Создать...