Истории О Японии

[PA5TOR]

Дым отечества и ветер дальних стран

Я нашел в интернете на одном из сайтов эти истории, я думаю всем будет очень интересно их читать. Они про реального человека(В сети известного как Troske), который в детстве уехал из

России в страну Восходящего Солнца, там он провел свое детство и нашел новых друзей...

Ну с, начнем!

1. ПРИЛЕТ КОНТАКТЁРА

Отъезд из России и переселение в Японию не были для меня внезапностью. В конце зимы 1992 года мой отец получил от одной японской компании, занимающейся производством крупнотоннажной карьерной техники, приглашение посетить эту страну. Наша страна тем временем рушилась на глазах, и выкопанная в сентябре картошка уже не вселяла в нас уверенность. Отец собрал вещи в дорогу, получил загранпаспорт, и отправился на какой-то конгресс горного машиностроения. Еще через месяц от него пришло письмо, что отцу предложила контракт все та же компания, и предложила ему перебраться с семьей в Японию. Я просто обмер от счастья, потому что для меня, сына простого советского инженера, попасть в Японию было чем-то таким, что находилось за самыми далекими пределами самых фантастических мечтаний. Состоявшийся после полуночи разговор мамы с отцом по телефону страшно возмутил меня. Мама плакала, и говорила отцу что он, безумец, собирается утащить ее и детей на другой конец мира, и умоляла отказаться от этой безумной затеи. В нашей двухкомнатной квартире все было отлично слышно, и я, выскочив в одних трусах и майке из кровати подлетел к маме и начал говорить, что нам всем очень хочется сьездить в Японию. Учебный год подходил к концу, и поездка представлялась мне чем-то вроде невероятных приключений на летних каникулах, что меня ждет триумфальное возвращение, и что все мои приятели умрут от зависти еще до моего отъезда. Еще бы, ведь дальше Новосибирска мне никогда путешествовать не доводилось, а вот кое-кто из моих друзей побывал на Черном море. Я тогда еще не представлял, какой стремительный вираж готовит моя судьба.

Так или иначе, этот самый триумфальный отъезд состоялся в начале июня. Я важно рассказал приятелям, что еду на каникулы в Японию, мы оставили квартиру на попечение дальним родственникам, и вылетели в Москву, где прожили еще три недели. Москва еще больше распалила мое воображение, я хотел попасть на Красную площадь, но окружающим было не до того. Всё это время я так и просидел в гостиничном номере, гадая, где же пропадает мама, строго наказавшая мне покормить вечно ноющего младшего брата.

Но однажды утром мы приехали в аэропорт, и после бесконечно долгого перелета на здоровенном самолете оказались в необычном месте. Все надписи были на иностранных языках, включая такие, о каких я имел представление только по принесенной однажды домой банке тушенки "Великая китайская стена". Отец встречал нас. Рядом с отцом стоял еще один человек, одетый, как мне показалось, в военную форму, который подхватил наши чемоданы, и быстро куда-то их утащил. Я не переставал удивляться. Столпотворение людей, объявления на незнакомом языке, море стекла, сверкание полов и море совершенно непонятных иероглифов - так я впервые увидел аэропорт Нарита.

Потом была стремительная поездка в иностранной машине, человек за рулем, с которым отец перебрасывался фразами по английски. Я, и мама с братом на коленях сидели на заднем сиденье, я глазел по сторонам и удивлялся буквально всему. Удивительны были невероятно огромные здания, которые сверкали как золотые в предзакатном солнце, удивительны были невероятно широкие дороги и проезжающие по ним незнакомые машины, которые после "жигулей" и "москвичей" казались мне невероятными и прекрасными. Моя мама моих восторгов явно не разделяла, и все время одергивала меня, если я начинал удивляться вслух. Я тогда еще не знал, что неизвестный пилот моей судьбы уже резко бросил рукоять управления в сторону, и потянул ее на себя.

Мы ехали несколько часов, но я, совершенно раздавленный грузом впечатлений, не ощущал времени. Наконец мы вьехали в какой-то город, проехали по его улицам, и остановились возле большого шестиэтажного дома. Как выяснилось из рассказа отца, мы совершили нашу первую поездку по Японии, и жить мы будем в городе Нагано, что сразу напомнило мне о революционном револьвере, и я сострил по этому поводу. Водитель машины, похожий на казаха, помог нам затащить вещи в квартиру, где я сразу же почувствовал дикую усталость, и уснул, на кушетке в выделеной мне комнате. Сил удивляться уже небыло. Последняя моя мысль перед тем как я заснул, была о том, что комната вполне привычная. Я не помню о том, как мама раздела меня спящего, расправила кровать, и бережно уложила меня в нее. Я не знаю, о чем всю ночь проговорили мои родители. Я еще ничего не знал, и мне снилась наша классная руководительница "Окулярия" Михайловна, которая рассказывала всему классу про то, что она не знает, как в Японии ведут себя дети. А я еще не знал, что уже никогда ее не увижу.

Дальнейшие события в моей памяти смешались, я плохо их помню. Помню лишь то, что меня резко и беспощадно вогнали в страшную реальность. В моих детских воспоминаниях все в этом месте летит кувырком. Я помню, как у меня внезапно онемели пальцы и подогнулись ноги. Я помню отца, который говорил мне, что нам придется здесь жить, и что мне придется тяжело. Я протестовал, кричал, что думал, что мы здесь только на время, что я уже посмотрел на Японию и хочу домой. Отец заходил ко мне в комнату, и говорил, что мне необходимо срочно подтягивать английский, и что первое время мне придется заниматься дома. А я не понимал, почему нам нельзя поехать домой. Там произошло многое, и описать все я просто не могу. Я не выдерживал и ревел в голос, а отец с мрачным выражением на лице сидел на корточках передо мной, и говорил, что все не так уж и страшно, и что это не насовсем, и я, несомненно, поеду домой, но не сейчас. Все вокруг внезапно из незнакомого и чудесного превратилось в зловещее и отвратительное. Первые две недели я провел безвылазно "дома". Депрессивным я никогда не был, и если бы тогда знал это слово, то, наверное, решил бы, что у меня депрессия.

Тем не менее, я потихоньку смирился со своей участью, и однажды вечером вышел на балкон. Было лето, оглушительно ревели кузнечики, вечный японский ветер шевелил траву на газонах далеко внизу. Я постоял некоторое время, а потом внезапно для себя самого бросился в корридор. Я крикнул матери, что хочу спуститься вниз, и не дожидаясь, пока она ответит, нацепил туфли и выскочил за дверь. Кнопки на лифте были привычные, и я быстро спустился вниз. В вестибюле мне попался незнакомый человек, которому я по привычке сказал "здрасьте", и выскочил на улицу. О том, с каким выражением лица смотрел мне вслед этот человек, меня в тот момент не интересовало.

Я услышал с балкона панический голос мамы "вернись!", ответил, что "я только посижу вот на этой лавочке, и сразу вернусь", и к той самой лавочке и направился. Я сел, подтянул под себя ободранные еще в России ноги, и начал впитывать незнакомые шумы и запахи окружающего вечернего мира. Неизвестно, сколько я просидел на одном месте. Любопытство, тоска и страх переполняли меня одновременно. Чем-то мне это чувство напоминало загородный лагерь в детском саду. Злые воспитательницы, незнакомые и злые дети, противный рассольник с салом, кипяченое молоко, которое не вызывает ничего, кроме рвотных позывов... и мамы не будет еще неделю. Теперь не могла помочь и мама. Я думал, думал...

Внезапно к дому подкатила целая процессия велосипедистов. Они остановились прямо перед подъездом, и один из них, подняв кверху голову, сложил ладони рупором у рта, и закричал:

МИ-ДО-РИ-ТЯН!!!

Все остальные закричали что-то тоже. Откуда-то сверху раздался ответный голос, и велосипедисты засмеялись. Они спрыгнули с велосипедов, что-то крикнули еще наверх, повернулись в направлении скамеек... и увидели меня. Я никогда еще не видел вместе такое скопление детей монголоидной наружности, и был невероятно удивлен, но то коллективное остолбенение, которое возникло в их рядах описать просто невозможно.

Вероятно, я поздоровался, но внезапно они пошли вперед, и начали окружать меня. Я решил, что сейчас тут кого-то будут бить, и внутренне сжался, приготовившись защищаться и позвать на помощь маму. Пришельцы внезапно меня перестали окружать, а просто снова сбились в кучу, и один из них, взглянув мне в глаза, спросил:

- Ано... аната ва доната дес ка?

Я снова на всякий случай поздоровался, и окинул предстоящее поле боя внимательнее. Передо мной стояли трое мальчишек и четыре девчонки, все похожие друг на друга как близнецы... так мне показалось. Я прикинул их силы, и вдруг понял, что я их всех на полголовы выше, и раскидаю их без проблем. Нашу затянувшуюся паузу прервала внезапно открывшаяся дверь подъезда, из которого выскочила еще одна девчонка. Она катила велосипед. Тот самый парень, который что-то спрашивал у меня, обернулся к новоприбывшей, и что-то спросил у нее. Девчонка почесала коленку, и показывая на меня пальцем что-то затараторила в ответ. Все снова повернулись ко мне, и внезапно все тот же парень (тут я понял, что он в этой шайке пахан) ткнул себя пальцем в грудь, и сказал - "Кенджи". Он отошел в сторону, ко мне подошел следующий, повторил жест и сказал "Ёта". Следующего парня звали Соичиро, а девчонок Сумико, Акико, Сае, Маи и Мидори. Тогда я встал, на всякий случай приподнял плечи, чтобы казаться внушительнее, показал на себя пальцем и сказал - "Антон".

"Антон" - повторили они хором, совершенно без акцента.

Внезапно одна из девочек спросила:

- Не, не! Антон-кун ва хонто ни росия-кара кьта н дес ка?

Я ответил, что не понимаю. Порывшись в памяти, я вспомнил английское "I dont understand". и как смог, сказал это. Английская фраза произвела настоящий фурор в компании японцев, и они, перебивая друг друга, начали дико коверкая английские слова что-то мне объяснять. Тот, который "Кенджи", внезапно прервал этот гвалт, и отдал короткое приказание. Один из парней вскочил на велосипед, и быстро куда-то укатил.

Кенджи, повернувшись ко мне, тщательно выговаривая слова, но все равно безбожно коверкая их, спросил:

- Do you have Russia and English dictionary?

Я ответил yes, и бросился домой за словарем. Меня встретила до полусмерти перепуганая мама, которая спросила, с кем это я там внизу разговариваю. Я ответил, что мне срочно нужен словарь, бумага и ручка, и схватив все это выскочил обратно. С той стороны уже тоже появилась "литература научного содержания", и так состоялся мой первый разговор с японскими сверстниками, которые забыли о своих велосипедах. Разговаривать со мной было гораздо интереснее. Неожиданно над нами вознимк отец в сопровождении какого-то невысокого японца, который сказал:

- Мидори, осой да зе, сьтеру ка?

Отец закинул пиджак за другое плечо, нагнулся к разложеным на лавочке справочникам и исписаным листам, и глубокомысленно спросил:

- Это что, ритуал принятия в племя?

На следущее утро, после завтрака я немедленно бросился к словарю, в котором были заложены исписанные листки. Я еще не знал, что уже нашел друзей, которые станут мне друзьями на всю жизнь. Я еще не знал, что именно эта шумная компашка подростков станет моими первыми учителями японского языка, и что уже в октябре, когда начнется учебный год, я буду наизусть знать слоговую азбуку. Я еще не знал, как много стараний приложит Кенджи, чтобы я стал для местного общества своим. Я еще почти не знал Мидори. Я открыл словарь, и вдруг услышал с улицы:

-МИ-ДО-РИ-ТЯН!!! -АН-ТОН-КУН!!!

Изменено 14 декабря, 2007 пользователем PA5TOR

[Daniel5555]

PA5TOR

Хочу продолжения :)

[FTOR]

Diel5555

Не ты один )

PA5TOR Мы требуем продолжения банкета )))

[PA5TOR]

Ну что подсели?)))

2. АНОМАЛИЯ

И завтра опять будет вечное лето,

и день полный света, и мы никогда не умрем.

Машина Времени.

Каждый человек хотя бы раз в жизни попадал в какие-то аномальные места. Возможно, человек проходил через такие места, незаметно для себя оказывался в каком-то другом мире, и выходил обратно в свой, даже не заметив, что невзначай побывал там, куда ему уже никогда не суждено вернуться. Но иногда кто-то замечает какую-то, почти незаметную особенность такого места, останавливается, и тогда все чувства невероятно обостряются. В каких-то неведомых глубинах подсознания включаются потаенные силы, и человек непонятным для себя образом начинает буквально всем своим существом впитывать окружающий мир. Странность места может выражаться по разному, и часто ее невозможно описать словами. Можно лишь привести собеседника в это место, и вот только тогда, может быть, тот, другой, поймет, что здесь действительно есть что-то невероятное. Странность того места, где мы постоянно собирались, была в том, что там всегда происходили странности со временем. Я долго искал обьяснение этому феномену, и, наконец, как смог, облек его в словесную форму. Просто часы всегда показывали там время неправильно. Можно было бы прокрутить часовую стрелку на часах, и она все равно, ни в одном из бесконечного множества своих положений не показала бы правильного времени. Часы не могли показать правильное время уже потому, что они шли. Только остановившиеся часы могли дать приблизительное представление о состоянии времени. И лишь полное отсутствие какого-либо прибора, измеряющего время, давало нам наиболее правдивую информацию о времени в этом месте, потому что время там отсутствовало. Я не знаю как зовут того доброго хранителя того места, но я всю жизнь буду благодарен ему за то, что он позволил нам иногда приходить туда, и наслаждаться его чудом. И мы никогда не брали туда часы.

В середине июля закончились основные занятия, и начались экзамены. Мы скромно отметили годовщину нашего переезда в Японию, для меня мчались галопом последние дни учебного года, и я уже мечтал о том, чтобы поскорее пересесть из-за парты на велосипед. Буйнопомешанное японское лето достигло своего апогея, оно беспредельничало, жарило свирепым горячим солнцем днем, и сияло невероятно огромными звездами по ночам. У меня почти небыло свободного времени. За тот первый год моей жизни вдали от Родины мне пришлось пройти через настоящее горнило учебы. Однажды отец разбудил меня ночью, и с тревогой спросил, что это такое я кричу. Как оказалось, я не просыпаясь сел на кровати и начал отчаяно кричать на дикой смеси английского, японского и русского языков. Я мешал строчки стихотворений, дат, математических терминов, отчаяно ругался и размахивал руками. Я потом решил, что это мой мозг заболел, у него поднялась температура, и его стошнило информацией, которую я был вынужден глотать в чудовищных количествах и успевать усваивать на всех уровнях сознания. Отец просидел рядом со мной до утра, и лишь иногда выходил скурить нервную сигарету. Ему было еще тяжелее чем мне. Но скоро я должен был получить передышку.

Экзамены нисколько не замедлили моего внутреннего хода времени, которым я, как-то незаметно для себя, научился управлять. Июль подходил к концу, и я с каким-то деревянным недоумением, однажды утром обнаружил, что ни в какую школу мне сегодня идти не нужно. Значит, я больше не буду торчать в одном классе с толстыми, белыми американскими гайдзинами, больше похожими на булочные изделия и их потными и прыщавыми негритянскими подружками. Они больше не будут подходить ко мне на переменах, и говорить "Хэлло, комми! Раша сакс!" Учитель-автралиец больше не будет, величаво показывая на меня рукой, говорить, что страна, из которой приехал этот мальчик, еще должна построить демократию, в меня больше не будут кидаться баскетбольным мячом, когда учитель гимнастики выходил в корридор.

Я возликовал. Проснувшись в шесть утра, я понял, что могу поспать еще, и вновь засыпая думал, что просплю целую вечность. Однако, я проспал еще час, и когда проснулся в семь, то обнаружил, что спать уже совершенно не хочу. Я возликовал опять. Наконец-то, я буду общаться только с теми людьми, которые мне приятны.

Умывание, чистка зубов, струя холодной воды, которая всегда вызывала у меня озноб и мурашки, завтрак с пятнами солнечного света на столе, и вот я выкатил под утреннее, но уже жаркое солнце велосипед и помчался в направлении автомастерской, которой владел отец моего лучшего друга.

Кенджи выскочил мне навстречу и засмеялся. Я закричал "Ура!", Кенджи меня не понял, но тоже закричал что-то отчаяно веселое. Он выкатил свой велосипед, и мы, уже вдвоем, вращая педали, понеслись по обочине дороги, собирать нашу "банду". Кенджи что-то кричал прохожим, те отступали в сторону, широко раскрывая глаза, увидев меня.

Вскоре мы собрались все вместе, вытащив последней Сае-тян, которая никак не хотела просыпаться, и мы долго орали под окнами ее дома, чем вспугнули со скамейки какого-то лысоватого пожелтевшего мужчину, который поспешно удалился, зажимая в руке мятую газету. Наконец, Сае-тян вышла, и мы на всех парах помчались к набережной озера, смотреть на уток, прихватив по дороге Мидори.

День был чудесный, в невообразимой высоте перистые облака щекотали солнце, ветер бил в лицо, я спустился в озеро, и плеснул себе водой в лицо. Мы долго кружили по набережной, а потом Кеничи-кун сказал, что хочет показать нам одно место, и что нам всем нужно туда поехать. Мы без раздумий согласились, и минут сорок отчаяно крутили педали, стремясь не отстать от ведущего, который смело выехал на пустынную дорогу, и помчался словно ветер. Мы долго забирались в гору, потом сьехали на тропинку, которая тоже скоро закончилась. Мы выехали на лесную поляну, которая обрывалась скалой, уходящей вверх. Кеничи попросил нас вести себя тихо, потому что хозяин этого места не любит, когда шумят. Мы побросали велосипеды в траву, вышли не середину поляны, и долго стояли, глядя в небо, слушая шум деревьев и шелест травы. Мои спутники о чем-то молчали, и я тоже молчал, поскольку мог изьясняться лишь простейшими фразами, и не хотел, чтобы неосторожно сказаное мной слово вызвало смех, и всегда следовавшую за этим лекцию с подробными объяснениями, как и что нужно говорить.

И тут со мной произошло что-то. Я до сих пор не могу понять, что же именно, но у меня вдруг закружилась голова, я сел в траву, и совершенно бездумно уставился в одну точку. Что-то происходило, ко мне подбежали, сели вокруг, все внезапно заговорили, и вдруг я понял, что понимаю все, до последнего слова. Я отвечал, смеялся, задавал вопросы.

Мы просидели на поляне до вечера. Наши разговоры то начинались, то прекращались, то начинались вновь. Меня попросили спеть какую-нибудь русскую песню, и я вдохновенно проорал "Три танкиста - три веселых друга", внезапно споткнувшись на строчке о самураях, которые ночью решили перейти границу у реки. Мне пытались подпевать, пытались повторять слова, что вызывало у меня приступы неудержимого смеха. Значительно позже, я перевел для Кенджи текст этой песни, и он зарифмовал ее на японском. Много лет спустя, я переводил японский вариант песни на русский, и до слез хохотал, когда до шел до строчки "и летели наземь самураи под напором стали и огня". Буквальный перевод звучал как "и летели наземь воины микадо под напором агрессивной гусеничной бронетехники". Но все это будет потом, а пока я просто впитывал в себя ауру нашего тайного, аномального места.

В тот день меня посетила удивительно отчетливая мысль о том, что национальность имеют только взрослые. Это они придумали языковые барьеры и государственные границы. Я слышал об этом и раньше, но как-то не воспринимал, все это тонуло в казеной школьной обязаловке, речевках о том, что "октябрята - честные и правдивые ребята", и о том, что Тимур и его команда были дружнее нашего класса. Но ничего этого уже не существовало. Была только аномалия, и ее добрый хранитель сидел в тени скалы, смотрел на нас, и улыбался.

Небо все еще было синим, но на нем уже было видно звезды. Возле дома, где жили я и Мидори мы все остановились. Внезапно Кеничи спросил меня:

- Антон-кун, а знаешь, почему хранитель принял тебя?

- Нет... наверное. - ответил я.

- Потому что ты потерял часы - сказал Кеничи, и я увидел, что часы действительно где-то соскользнули с моей руки.

Я не стал их искать.

Сентябрь 2004

[PA5TOR]

3. СОРЭН СЭКИГУН

Первый канал показывал новости, которые мой отец называл не иначе как "сводки с фронтов". Северная часть Японии достаточно свободно ловила первый канал, а мы не испытывали вообще никаких затруднений, поскольку находились в одной из самых возвышеных префектур страны, за что Нагано вся Япония с юмором называла "чердаком". Я уже начал замечать, насколько сильно японские новости отличаются от российских. Если в японских новостях все было предельно понятно, и подавляющее большинство времени уделялось новостям культуры, искусства, науки и техники, то в наших преобладали репортажи о том, как работает день и ночь наше демократическое правительство, в какой части мира разбился очередной Габонский самолет, управляемый российскими пилотами. По всем каналам промчались кадры танков, стреляющих по Белому дому, посмотрев которые, мой отец внезапно ушел из дома, и вернулся на руках двух полицейских лишь под утро смертельно пьяным. Он все порывался куда-то позвонить, кричал, что он не предатель, и что он офицер запаса, но он приносил присягу Советскому Союзу, а не этой шайке мерзавцев, которые прикрываясь демократическими лозунгами целенаправлено и планомерно уничтожают Россию. Я перенес этот момент очень тяжело, и зарекся смотреть российские новости, чтобы не расстраивать себя и родителей. Однако, в школе для "гайдзянят" мне старательно напоминали об этом, если я пытался спорить с преподавателем на уроках истории. Там тоже выходила какая-то несуразица. Выходило, что Россия вообще была какой-то мелкой страной, которая не внесла в мировую историю ничего ценного, а злые и глупые русские только и были способны на то, чтобы как амебы расползаться по поверхности планеты, поглощая огромные территории и спаивать своей водкой местное население. Я быстро выяснил, что учительница по естествознанию, рослая негритянка, жена американского специалиста, работяющего в Японии, не знает, кто был автором периодической системы элементов. Откуда возникла теория корпускулярной структуры материи она тоже не знала. Радио придумал Маркони, лампочку Эдисон, а самолет братья Райт. Окончательно меня взбесило, что тесмотря на то, что в классе учились дети из разных стран, включая Вьетнам и Мексику, она однажды, принесла в наш класс американский флаг, завесила им классную доску, и объявила, что мы будем разучивать к четвертому июля гимн США. Была осень, и до четвертого июля еще следовало дожить. Я попросил слова, и зло высмеял ее, припомнив ей все грешки и промахи. В результате на рабочий стол к моему отцу легло письмо от директора школы, господина Стрентона, в котором тот просил родителей уделить моему воспитанию большее внимание. После моего рассказа о случившемся, отец внезапно появился в школе, и долго беседовал с директором наедине. Результатом стало то, что меня избавили от необходимости разучивать гимн США, а следом за мной и еще полдесятка "неамериканских" гайдзинов из моего класса. Однако директор появился посреди урока, заставил меня встать, и на виду всего класса настоятельно порекомендовал мне хорошенько запоминать то, чему учат преподаватели, а не пытаться вспоминать то, чем забили мою голову советские учителя в умершем Советском Союзе. После этого он открыто заявил всему классу, показывая на меня, что этому мальчику еще предстоит построить объективную картину мира, и что все должны приложить все усилия, чтобы помочь мне это сделать. Помощь моих тогдашних одноклассников выразилась в том, что мне объявили бойкот все выходцы из США. Меня оскорбляли, и однажды, не выдержав, я бросился на особо наглого парня по имени Шон, который, владея каким-то рукопашным боем, быстро перехватил меня, как-то перегнул, да так, что я взвыл от боли, и он изо всех сил ударил меня локтем сначала в живот, а потом в лицо, разбив мне нос. Я отлетел в сторону, и не чувствуя боли от унижения и ярости, кинулся на обидчика второй раз, но был остановлен коротким ударом ноги в солнечное сплетение, после чего я упал, и больше не встал. Домой я ехал, зажимая платком нос, и почти плача от бессильной обиды. Я никому ничего не смог бы доказать. Все это привело моего отца в ярость, и он просто объяснил мне, как нужно поступать в таких ситуациях.

- Если ты думаешь, что кусаются и царапаются только девчонки - то забудь об этом! Выдавливай глаза, вцепись зубами в ухо, выкрути пальцы, пинай по яйцам! - орал отец - Если можешь разбить голову кирпичом - разбей! Чего ты такой тихий-то стал? Забыл, как с мальчишками дома дрался?

Я молчал, но про себя знал, что мне ничего не светило. Их было много, и мне просто грозило бы взыскание за неподобающее поведение. Я вновь и вновь появлялся в проклятой американско-японской школе, где "коммуниста" встречали словами "Better dead, than red!".

Единственной моей радостью были друзья из местных. Они уже в открытую говорили мне, что я должен перебираться из этого "отстойника янки" подальше. С поразившей меня до глубины души организованностью, они начали по вечерам по очереди заниматься со мной, растолковывая мне способы написания японских научных терминов из самых различных областей нехитрых наук, изучаемых в школах по всему миру. Тогда я воспринимал это как просто мою подготовку к "эвакуации" из ненавистного места, но если бы я знал... ах, если бы я знал, что эти импровизированые занятия много лет спустя сделают из меня многоцелевого, и во многом уникального переводчика с японского языка! Но я тогда не осознавал величия момента, и старательно выводил иероглифы, проговаривая их вслух.

В один из вечеров Кенджи сказал мне:

- А знаешь, у меня вот прадед на войне погиб. Его американцы убили, уже в самом конце войны.

- Как это? - спросил я, и Кенджи коротко рассказал мне следующую историю:

Их прадеда забрали в армию в 1943 году, сразу после рождения деда Кенджи. Больше семья никогда его не видела. Прошел 1945, настал 1946. И лишь в 1949 году в дом семьи Курумида постучался странный человек, с обожженым лицом и уродливо вывернутой ногой, отчего он передвигался как-то боком. Человека впустили в дом, и вот он то, представившись бывшим лейтенантом Арима и поведал, что случилось с рядовым пехотинцем Курумида Дайсуке. Когда американцы штурмовали Окинаву, последние защитники стояли насмерть. Снаряд угодил прямо в окоп, и солдат раскидало кого куда. Лейтенант Арима потерял сознание, а когда очнулся, то оказалось, что его куда-то тащит его молодой солдат Курумида. У лейтенанта небыло сил сопротивляться, или даже что-то говорить. Так они, безо всякой цели, обезумевшие от страха, ползли неизвестно куда всю ночь. Лейтенант то терял сознание от боли, если вдруг нога за что-то задевала, то вновь приходил в себя. Рано утром он очнулся от того, что услышал английскую речь, и увидел, что Курумиду держат на прицеле, а его самого пытаются обыскать. И тогда лейтенант закричал. От всего сразу. От боли, от страха и отвращения к сытым и довольным американским солдатам, одетым в чистую, свежую полевую форму. Для рядового Курумиды это было сигналом. Он внезапно вскочил, выхватил нож, и одним ударом разрубил горло ближайшему американскому солдату. В Курумиду выстрелили, и попали в живот. Боец упал, и страшно закричал, не в силах вынести тех ужасных мучений, которые должны были сопровождать его последние минуты. Американцы не стали добивать. Они пинали и били прикладами маленького Курумиду, а тот кричал, и заливался слезами. Последнее, о чем вспомнил лейтенант Арима, было то, что американцы стянули с уже мертвого Курумиды штаны, накинули на шею веревку, и подтянули на дереве. Лейтенант Арима, потрясенный, потерял сознание.

Кенджи помолчал, а потом как-то внезапно спросил:

- А почему ты не рассказал нам о том, что тебя избил этот американец? Ты хочешь убить его сам?

- Убить? - переспросил я - В смысле? Я ему еще верну должок, но убивать то зачем?

- Да, убивать не надо. - согласился Кенджи - А вот выследить его, и как следует проучить - это будет правильно. Мы сделаем это все вместе, так будет правильно. Мы же твои друзья!

Октябрь 2004

[Алеша]

PA5TOR

Друг милый - шепну на ушко:

Людям, не интересно просто так взять, и огромную статью прочитать.

Лучше - своими словами.

P.S.

Еще раз убедился, после прочтения.

Наш.

Совейский солдат - всех помнет. Жестко помнет.

Японцы - рядом не стояли.

Сразись они с Сашей Суворовым, да в чистом поле - Кирдык был бы полный.

Это, такое мое, мнение - русского человека.

Изменено 14 декабря, 2007 пользователем Alesha

[PA5TOR]

Людям, не интересно просто так взять, и огромную статью прочитать.

Эти рассказы не я писал, а один товарищ с одного форума. Так что без претензий пожалуйста.

4. БЛИНЧИКИ С ВАРЕНЬЕМ

На чердаке Японии еще с ночи дул холодный ветер. Там, внизу, все еще была солнечная осень, дети еще возились в песочницах, и выводили на песке непослушными пальцами первые в их жизни иероглифы, но в нашей высокогорной префектуре уже раздался тот тревожный тоскливый вой, о котором сразу заговорили все сводки погоды по стране. Это значило только одно. Уже к вечеру погода на всем Хонсю помрачнеет, желтые и золотые листья облетят, с темного неба польются неуютные дожди, переходящие к ночи в мокрый снег, и вся Япония поймет, что осень тоже подходит к концу.

Наверное, ни одному здравомыслящему человеку не пришло бы в голову соскакивать в такое утро в 5:00 и суетливо куда-то собираться, но у сумасбродного японского школьника небыло выбора. Занятия в школе начинались в семь утра, а успеть нужно было очень многое. Школьник быстро умылся, и коротко выругавшись по русски по случаю отсутствия на кухне чего-либо, хоть отдаленно напоминающего хлеб, заглотил пару шоколадных рисовых пирожных, швыркнул чаем, и стремглав кинулся в корридор. Дорогу русскому японскому школьнику преградила фигура отца, который бесцеремонно поймал сына за ухо, и громогласно сказал:

- Ну все, попался! Сбежать думал? А ну давай второе ухо!

- Началось... - пробормотал школьник, и подставил второе ухо.

Отец, громко гогоча, начал тягать сына за уши к потолку, и громко считать до шестнадцати. Протестующие вопли сына оставались без внимания до тех пор, пока из комнаты родителей не выглянула мать и не спросила сонным голосом:

- Отец, а кому сегодня исполняется шестнадцать?

Отец, хохотнув, ответил:

- Ну, всяко не мне!

Мама хихикнула, и, внезапно сменив тон, ответила:

- Мне бы твою уверенность... с днем рождения.

Последнее относилось к школьнику. И я ответил:

- Спасибо, мам. Ну, мне пора!

Так началось утро моего шестнадцатилетия.

Я накинул куртку, и выскочил за дверь, чуть не столкнувшись у лифта с Мидори, с которой мы жили по одному графику. Мидори училась в параллельном классе той же школы, что и я, так что ничего удивительного. Мы сталкивались у лифта каждое утро, а часом позже возле этого же лифта сталкивались наши отцы, работающие в одной и той же компании, но с одной разницей. Мой отец был русский (он и сейчас русский, не странно?), приглашенный работать в Японию по контракту, а отец Мидори - японец, у которого с той же фирмой с мировым именем был пожизненный трудовой договор, которым тот очень гордился. Когда наши отцы стояли рядом, я так и порывался обозвать их "Дон Кихот и Санчо Пансо", но благоразумно воздерживался. Хотя, про отцов - в другой раз. Сейчас о детях.

Мы поздоровались, и Мидори, следуя своему обыкновению, начала меня отчитывать:

- Застегни куртку, а то простудишься! Помнишь, как в прошлом году Хёске гонял на велике под дождем, а потом попал в больницу с воспалением легких? Тебе нельзя пропускать занятия, у тебя еще серьезные проблемы с кандзи! Ты завтракал?

- Хай! - смеясь ответил я, и отдал честь по военному.

Мидори засмеялась тоже. Мидори поинтересовалась, почему я так легко одет, на улице же свирепый мороз, и вновь отругала меня за это. Для меня же, температура, близкая к нулю по цельсию никаким морозом не казалась, и я, храбрясь, начал рассказывать Мидори как бегал в сорокоградусный мороз в Сибири в школу первоклассником. На самом деле ни в какой сорокоградусный мороз я в школу не бегал, а перед Мидори попросту рисовался новоиспеченный шестнадцатилетний парень без царя в голове. Однако, Мидори верила (или просто делала вид, что верит), и восторженно жмурилась, довольная, что вся школа считает, что у нее, в общем-то не самой сногсшибательной девочки в классе, есть в друзьях вот такой невероятный мальчик, с настоящими голубыми глазами. Ей очень нравилось, когда подружки у нее спрашивали: "Это ведь твой парень? А можно мы у него спросим, как по русски будет "осень"?" Мне тоже нравилось, что у меня есть "моя девушка", и это сильно поднимало меня в глазах товарищей, все "романы" которых все еще ограничивались подсовыванием конфет и анонимных любовных посланий в портфели одноклассниц, и иногда учительницы по дореформенной иероглифике. И никому небыло дела до того, что мы даже не посмели бы поцеловаться, и вся наша взаимная любовь ограничивалась лишь долгими взглядами, которые таили в себе что-то...

Тем не менее, я стал объектом более пристального внимания наших однокашниц, а Мидори вдруг стала более популярной у мальчишек, которые вдруг увидели в ней девушку, на которую уже смотрят другие "мужчины".

Вскоре лифт опустился, и мы пробежав через вестибюль, выскочили на улицу. Холодный мокрый ветер ударил по нам, меня прошиб короткий озноб, и я коротко и беспощадно обругал себя за излишнюю петушистость. Однако, моя мальчишеская гордость не позволила мне застегнуть куртку. Возле подъезда, визгливо ругаясь, господин Саеки-сан пытался завести свой простуженный мотоцикл.

- Охаё годзаимас! - крикнули мы с Мидори хором, и Саеки-сан коротко ответил своим стандартным "Усь!". Это был ежедневный ритуал приветствия этого престарелого японского байкера.

Далее последовала стандартная процедура полумаршевого шага в направлении железнодорожной станции, и ожидания электрички на холодном перроне. Вся округа знала, что вагон номер 2 - это запретная зона для тех, кто не носит школьной формы. Повинуясь какой-то внутренней солидарности, школьники всей префектуры всегда садились в вагон номер 2, и поэтому, когда мы ввалились в промозглую электричку, нас там уже ждала горластая толпа сверстников и ребят поменьше, которая буйно нас приветствовала. С визгом, свистом и выкриками, мы добрались до свободного угла, и пристроились в нем.

Веселая поездка продолжалась около тридцати минут, поезд подошел к нашей станции, и мы, вереща и улюлюкая вместе со всем нашим "цивилизованным сообществом" ринулись на штурм выхода.

На перроне уже кто-то из парней третьего года обучения вещал:

- Итак, малолетки! Учу всех девственников и девственниц азбуке любви! Всем стоять! Всем взяться за руки по принципу "мальчик-девочка"! Кому не хватит девочки, можете взяться "мальчик-мальчик"! Мы люди культурные, все понимаем!

Так мы, следуя в шумной толпе прибывших, прошествовали полквартала и ввалились в школу, где нас уже ждал дежурный учитель, которого я про себя прозвал "дневальный". Мы, приветствуя друг друга, быстро разбежались по классам, и, как и полагается, в 7:00 начались уроки.

К трем часам, когда уроки кончились, мы все уже порядком измотались, но нам это было нипочем. Я сидел, и гадал, что же подарит мне отец на день рождения. Последнюю лекцию читал Ямаширо-сенсей, а так как стереометрия давалась мне легко, я слушал не слишком внимательно. Прозвенел звонок, и Ямаширо-сенсей сложил свои бумаги стопочкой. Ритуальное вставание, поклон, вопль сорока глоток "аригато годзаимас, Ямаширо-сенсей!", и улыбнувшийся учитель, поклонившись "дайгакусеям" вышел из класса. Все засобирались, но как-то непонятно, то и дело поглядывая на старосту класса Хаяду Мако, и я заподозрил что-то неладное. Класс явно знал о чем-то, чего не знал я.

Мако-тян вышла к доске, и трубным голосом провозгласила:

- Стоять, япы! Сейчас у нас собрание класса!

В классе недовольно законючили, но опять-таки не так, как это бывало до этого.

Мако-тян продолжала:

- Да, собрание! Сегодня у нас собрание по поводу нашего одноклассника. У него сегодня день рождения, а он сидит, и не вспоминает об этом! О чем он вообще думает? Кума-кун, а у русских вообще есть чем думать? Мы тут сидим, дожидаемся, а он стоит как сацумская цапля!

Я не смогу передать того, что я в тот момент почувствовал. Оказывается весь класс знал о моем дне рождения, и не подавал вида. В коридоре раздался приближающийся топот ног, и в класс ввалилась целая толпа народу из параллельных классов, включая моего закадычного кореша Кенджи, благодаря которому я и попал в эту чисто японскую школу после позорного бегства из школы для иностранных детей.

- А-а-а! - прямо с порога заорал Кенджи - Поздравляем главную достопримечательность нашей школы! Нашему персональному русскому сегодня шестнадцать! Россия-Япония! Мир, дружба, жевачка! У нас всех к тебе подарок!

Поверх голов окружившей меня толпы, передавали на руках увесистую коробку. Мне всучили ее в руки, и потребовали от меня распаковать ее. Я выложил коробку на стол, и начал развязывать ленточки и открывать коробку... НОУТБУК! Настоящий! С CD приводом! Пентиум! Я пришел в неподдельный восторг, это был предмет моих вожделений! Крича слова благодарности, я все еще не верил свалившемуся на меня счастью.

- А теперь, - прокричал Кенджи - ты будешь целоваться с Мидори!

Ко мне вытолкнули побледневшую от смущения соседку, и вся толпа начала скандировать что-то... я не разобрал что. Мидори внезапно подскочила ко мне, и быстро поцеловав в щеку скрылась в толпе. Собравшиеся восторженно заревели и завизжали. Не в силах скрывать своего чувства восторга и благодарности, я прокричал:

- Жду сегодня всех у меня дома! Будет чай и угощение в русском стиле! Сбор в 20:00!

Толпа заорала, что все будут, и что мне лучше приготовить что-нибудь необыкновенное. Так, с восторженным гвалтом мы все вывалились на улицу, и начали разбегаться кто куда. Основная толпа уже разошлась, и обратно на станцию мы шли значительно меньшей компанией.

- А что ты нам приготовил, Кума-кун? - спросил долговязый и очкастый Ивата Кеничи.

- А ты приходи, увидишь, это пока секрет! - ответил я.

Уже в электричке Мидори с тревогой в голосе спросила меня:

- Но ты ведь ничего не готовил! Как ты будешь принимать такую ораву гостей? Да, я понимаю, у вас принято приглашать гостей домой, но тебе не кажется, что это будет НАМ не по силам?

От этого "нам" меня как током ударило, на мгновение все поплыло. МОЯ девушка говорила за нас двоих!

- Мы что-нибудь придумаем. - ответил я, и всю оставшуюся дорогу домой смотрел в пол, смущеный и восторженый одновременно.

Ворвавшись в дом, я первым делом крикнул из корридора маме о том, что нас ожидает этим вечером. Мама хватанула ртом воздух, но я пресек всякие попытки протествать в зародыше.

- Мама! Придумай что-нибудь! Как нам угостить пятьдесят человек? - спросил я, и вытащил из пакета ноутбук.

Мама присела на стул, и серьезно задумалась.

- А знаешь что? - неожиданно сказала она - А давай мы напечем блинов! Только сейчас я составлю список того, что необходимо.

Для того, чтобы напечь блинов на такую ораву потребовалось много чего. В дверь позвонили. Я протянул руку, и втащил в квартиру Мидори, уже успевшую сменить школьную форму на "гражданку". В нескольких словах я обрисовал ей ситуацию, и уже через десять минут Мидори, ее мама, которая больше походила на ее старшую сестру и я осторожно ехали на машине по мокрым улицам в направлении супермаркета. Мука, яйца, масло и прочее досталось нам со скидкой, потому что супермаркет такого еще не видывал. Вид мамы, малолетней дочки и малолетнего гайдзина, покупающих такое количество всего этого вызывал у продавцов растяжение физиономий и округление глаз, несмотря на трудовую дисциплину, и требование улыбаться.

Мы шустро доставили все это, и принялись за дело. Мидори и ее мама внезапно проявили жгучий интерес к русской кулинарии, и работа кипела в двух квартирах сразу. У "женского большинства" блины начали получаться очень быстро, а вот у меня получались одни "колобки после пожара", за что я был дисквалифицирован, и отправлен на поиски пластиковых чашек, черного чая, лимона и сахара, которые впопыхах мы забыли внести в список. Минутная стрелка неумолимо тянулась к восьми вечера. Однако, когда я вернулся, я обнаружил, что блинов наготовлено уже такое количество, что нашей семье, и семье Мидори хватило бы на неделю, если питаться только ими. Финальным аккордом была вытащенная из каких-то тайных родительских закромов ТРЕХЛИТРОВАЯ БАНКА малинового варенья, одному Богу известно как протащеная через таможенный контроль. Оставалось только одно - найти место, где мы будем всех угощать. И оно нашлось.

Один звонок, и вечно пустующая по вечерам в будни кафешка на углу стала на один вечер нашей. Администратор, до предела удивленный тем, что ничего готовить не нужно, поинтересовался, не собираются ли уважаемые русские заказчики устроить в кафе оргию, или какое-нибудь политическое собрание, на что мама Мидори ответила, что оргия гарантирована, а по поводу того, придут ли школьники к политическому консенсусу в процессе оргии - ей неизвестно.

В 20:00, как и ожидалось, к дому подвалила здоровенная толпа, и мы с Мидори выскочили всех встречать. Согласно уставу школы, мы обязаны были посещать общественные места во время учебного года только в форме, и не позже 21:00, так что времени было в обрез, и мы все кинулись в кафешку, где уже заварили чай (правда без самовара, но все равно - по нашему), разложили блины и разлили по пиалушкам варенье.

У меня просто нет слов, что это был за поход в кафешку всем классом. Описание того, что произошло там за час, увеличило бы этот рассказ до габаритов романа. Могу сказать точно лишь то, что от блинов были в восторге все (кроме мамы, которая все жаловалась, что получилось не очень), что такое малиновое варенье все мои одноклассники (кроме Мидори) узнали в тот вечер впервые, и их реакция была неописуемой.

В общем, все были в восторге. Потом к нам присоединились отцы, и все прошло просто на "ура".

Но на этом рассказ не заканчивается. Самое интересное началось, когда на следущее утро мама вдруг сказала, что вчера у нее был серьезный разговор с менеджером кафе, который внезапно предложил ей на ломаном английском превратить забегаловку в русское кафе. Видя наш гвалт, люди останавливались и интересовались, что происходит, и не начались ли студенческие погромы. Один раз даже подъехала полицейская машина, но мы об этом не знали.

Так или иначе, но уже через два дня в кафешке на углу начали делать блины всевозможных цветов, размеров, вкусов и форм, и моя мама, до того числившаяся домохозяйкой, женой иностранного инженера, стала шеф-поваром в русском кафе. Весть о том, что на открытие нового кафе на дегустацию русских блюд пригласили класс шестнадцатилетних подростков быстро облетела город, и люди потянулись пробовать, как говорится, "на зуб" заморские угощения.

Еще через несколько дней, в школе, мы с парнями заметили одну странную вещь. У девочек был урок домоводства, и из их класса тянуло приятным ароматом. Девочки пекли блины.

Ноябрь 2004.

[WarMonger]

Потрясно!

Спасибо тебе огромное, PA5TOR!!!

Это один из лучших постов на этом форуме, имхо!

[PA5TOR]

Потрясно!

Спасибо тебе огромное, PA5TOR!!!

Это один из лучших постов на этом форуме, имхо!

Всегда приятно читать благодарные отклики. И вам спасибо!

5. ПАЛКИ-БАНКИ

Экзаменационная лихорадка, охватившая все учащееся население Японии в конце весны и первой половине лета пошла на убыль. Мы старательно заполняли тесты, зубрили недозубреное в учебном году по ночам. Ночи были уже теплые, и идея заниматься учебой в палатках при свете фонариков и мониторов ноутбуков показалась всем очень романтической и заманчивой. Нескромно, но нужно сказать о том, что эта идея принадлежала мне, и что моим товарищам никогда не пришла бы в голову идея, что можно путем таких простых ухищрений сделать головную боль поры экзаменов столь увлекательной и нестандартной. Скепсис родителей к этой затее был разнесен в клочья после первого экзамена, когда все мы, и даже я, несмотря на то, что все еще сверялся с карманным электронным иероглифическим словарем, сдали первый экзамен по алгебре на такой высокий процентный балл, что приехавшие из департамента на плановую проверку чиновники кланялись перед нами, и уверяли, что император гордится, что в стране есть такие умные молодые люди. Так что мы устроили самый настоящий палаточный лагерь, и его триумфом было было появление в нем одного из учителей, который был поражен, что не прописанная ни в каких учительских методиках форма обучения, дает такие удивительные результаты. Мы же бесились, купались на дальнем от города речном пляже по ночам, и во все горло хором кричали математические теоремы и исторические даты. Вместе с тем, мы сохраняли рамки пристойности, и вход парням в палатку для девчонок был закрыт. Впрочем, это не мешало кое-кому гулять по ночам взявшись за руки. Недоставало только костра, идея которого была сходу зарублена японским большинством. Каждое утро мы вскакивали на электричку и мчались в школу, чтобы после обеда привести себя дома в порядок, прихватить из закромов чего-нибудь поесть, и мчались обратно в лагерь, который разрастался с каждым днем. Все кончилось тем, что однажды вечером к нам нагрянул минифургон, из которого выскочила группка людей с микрофонами и видеокамерой, и начала брать интервью у одного из наших, спрашивая, почему студенты в этом году выбрали столь необычный способ подготовки к экзаменам. Материал появился в вечернем выпуске городских новостей, и мы с хохотом слушали, сколько глупостей наговорила про нас кокетливая репортерша.

Скоро экзамены закончились, и мы все перешли во второй класс старшей школы. По нашим понятиям это значило, что я стал десятиклассником.

Я никогда не перестану удивляться этой уникальной особенности японцев быть совершенно неконфликтными, и умению с железной четкостью следовать тому легкому, и почти неуловимому чувству такта, которое в России я встречал лишь у немногих. Я в очередной раз был поражен, насколько ценной была идея этого лагеря для каждого нового, кто появлялся в нем, и в окружении подбежавшей толпы однокашников начинал ставить новую палатку.

Начавшиеся летние каникулы обещали быть совсем не такими, как предыдущие. Шло лето 1995 года, я уже почти забыл, как выглядят лица моих давнишних приятелей в России, а попытки связаться с ними путем посылки писем успеха не имели, так что еще зимой я бросил эту затею. Просто бездумно проводить каникулы уже не хотелось, и я не хотел торчать в школе, выпиливая из бамбука пластинки для реконструкции самурайского доспеха, который задумал сделать для класса истории компания парней во главе с нашим одноклассником Такаюки по кличке "таки". Неожиданно меня выручил Кенджи, который предложил поработать в мастерской его отца. У мастерской был подряд на плановое техобслуживание грузовиков, работавших на дорожном городском строительстве, и летом в мастерской были нужны временные рабочие на неполный рабочий день. Зарплата была явно не взрослой, но мне было в самый раз. Так что я получил первую в своей жизни настоящую работу, и принялся за дело. Рабочий день начинался в восемь утра, я садился на велосипед, и мчался на станцию техобслуживания, где мыл стекла грузовиков мыльной щеткой и поливал их из шланга, искажая водяными разводами и без того перекошеные лица водителей, когда те видели мою славянскую улыбающуюся физиономию. За несколько дней я перезнакомился со всеми водителями и работниками автостанции, и уже бойко перекидывался с ними шуточками.

Кенджи, который серьезнее меня разбирался в автомобилях, сверялся с уровнем и состоянием масел, и если он замечал какие-то несоответствия, то мы придерживали машину, и вдвоем брались за замену масла. Мы открывали двигатель, ждали несколько минут, отвинчивали кожухи и вытаскивали специальными клешнями нестерпимо горячие масляные фильтры... так, буквально за месяц я научился разбираться во всевозможных маслах, расходных комплектующих и вообще, познакомился с обслуживанием автомобилей столь близко, как мне до этого никогда не удавалось.

В два часа дня мы закидывали свои синие рабочие комбинезоны в огромную стиральную машину, мылись, обедали, садились на велосипеды и мчались на место сбора, где веселились до самого наступления темноты в компании таких же как мы старшеклассников. На следующий день все повторялось сначала.

Однажды Кавамура-сан, пожилой рабочий, спросил у меня:

- А в какие игры играют русские дети? Я когда-то читал, что самыми любимыми игрушками русских детей всегда были военные игрушки. Это правда?

Я начал вспоминать, и вдруг с удивлением обнаружил, что никогда не видел в Японии детей, которые бы играли "в войнушку", в то время как мы в России действительно не представляли себе игры без пистолетиков, танчиков и прочей военной атрибутики. Отцовские черные лейтенантские погоны, подаренные мне в восьмилетнем возрасте, и пришитые к зеленой рубашке были для меня лучшим подарком и предметом зависти всех мальчишек во дворе. Я с ужасом пришел к выводу, что действительно, игры у нас были воинственные. Не желая сдавать позиции, я ответил:

- Ну, почему же, Кавамура-сан? У нас было много других игр.

- Какие, например? Вы занимались каким-то спортом? - снова спросил Кавамура-сан.

Ну, беготня по двору зимой с клюшкой в руке, и пинание мяча на пустыре за домом на олимпийский вид спорта никак не тянули, да и мне хотелось чем-нибудь удивить старого японца. Я порылся в памяти, и мне вспомнилась совершенно идиотская детская советская игра в палки-банки. Ее универсальность заключалась в том, что в нее с равным успехом можно было играть и летом и зимой, благо, консервных банок в мусорном контейнере в углу двора всегда хватало. Банки выстраивались в башню, производился бросок какой-нибудь палкой, например, раздолбаной прошлой зимой клюшкой, и задача заключалась в том, чтобы сбить только верхнюю банку, или раскидать их все. Правила варьировались. Повальное увлечение этим дворовым видом спорта, под гундосные завывания Юры Шатунова и фальцет Преснякова начались в нашем районе после того, как на ближайшем стадионе организовали площадку городошников. Администрация стадиона написала на голубой стене ядовито-розовой краской девиз "Кинь палку!", и эта надпись еще долго так и оставалась незамазаной, служа источником пошлых шуточек для не одного поколения уже российских подростков. Мы сквозь сетку смотрели, как солидные пузатые дядьки в спортивных костюмах "кидают палку", нас же на площадку не допускали. Так у нас появились палки-банки.

Я потратил несколько минут, чтобы объяснить Кавамуре-сан смысл игры, а все остальные рабочие в это время внимательно меня слушали, стараясь не пропустить не единого слова, потому что я часто спотыкался в речи. И тут случилось непредвиденное. Их глаза загорелись, и Кавамура-сан сказал:

- Антон-кун, у нас рабочий день заканчивается в восем вечера, я надеюсь, вы с Кенджи найдете несколько банок, а мы тем временем "случайно сломаем" вон ту старую деревянную швабру. Так что палка у нас будет. Давайте попробуем во дворе автомастерской! Это же так интересно!

Я пытался отшутиться, что уже давно вырос из того возраста, когда играются в такие игры, но коллектив был непреклонен, и воспротивиться было нельзя, это противоречило нашему корпоративному братству. Пришлось согласиться. На набережной мы встретили нашу компанию, и Кенджи рассказал о задуманом. Все изьявили желание посмотреть на "шоу с палками и банками" тоже, и лишь Мидори, с опаской взглянув на меня, отвела меня в сторону и спросила:

- Надеюсь, ты не затеял ничего опасного или дрянного? Разве тебе мало того, что ты насоветовал Кеничи? Его сосед до сих пор боится прикасаться к газетам!

Я улыбнулся, и сказал Мидори на ухо:

- Сама увидишь, ничего опасного, и ничего дрянного.

Мы обшарили всю округу, и наконец нашли несколько пустых консервных банок, и всей толпой прикатили на автостанцию. Швабра уже была сломана, зрители расселись за моей спиной, я составил из банок башенку. Отошел. Размахнулся палкой, бросил ее. Палка, вращаясь, полетела в направлении банок. Я рассчитывал снести пирамидку самым краем палки, чтобы удар получился посильнее. Это был трехочковый! Палка шарахнула по банкам, и те с дребезжанием полетели в разные стороны. А за моей спиной, заглушая дребезжание банок, раздался такой чудовищный взрыв хохота, что на балконе дома напротив, внезапно заревев от испуга, смылась вглубь квартиры маленькая девочка.

Японские рабочие обезумели. Они повалились с лавок, они ржали как ненормальные, им не хватало воздуха, они срывались на хриплый кашель, их полные слез глаза остекленели. Мои однокашники не сильно от них отставали, а я не мог понять, что же их так насмешило. На звук всего этого из конторы выскочил встревоженый отец Кенджи, и долго бегал среди рабочих, подбегая то к одному, то к другому. Он спрашивал, что произошло, но рабочие ничего не могли говорить. Они только жестикулировали, показывали пальцами то на меня, то на разлетевшиеся консервные банки, и сново закатывались в неудержимых припадках смеха. Кенджи уже не мог смеяться, он сидел на колесе и плаксиво всхлипывал. Тут случилась еще одна странность. Отец Кенджи неожиданно начал смеяться тоже. Все замолчали, и уставились на него. Курумида-сан внезапно тоже перестал смеяться, мгновенно изменился в лице, и спросил:

- Что здесь произошло?

Как известно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Банки снова были составлены в пирамидку, и на этот раз палку кидал кряхтящий Кавамура-сан. И все повторилось сначала, только взрыв хохота был громче, потому что на балконы высыпали люди, и они тоже теперь дико хохотали. Я сказал Мидори:

- По-моему, нам пора отсюда валить... я снова что-то сделал неправильно.

Мидори улыбнулась, и немедленно со мной согласилась. Мы распрощались с бешено гогочащим Кенджи и с остальными, и поехали домой. Уже перед домом я спросил:

- Мидори (мы уже называли друг друга без формальных приставок), а что же их так насмешило? Почему они так смеялись?

- Неужели ты не понял? - вопросом на вопрос ответила Мидори - Это же жесть!

Декабрь 2004

[trampler]

Интересно изложено, живя в японии чувак явно не разучился толково писать по русски)