Истории О Японии

[PA5TOR]

Истории действительно замечательные, главное что все это описано не через призму туризма, а так как есть на самом деле.

Я верю что наши мечты побывать в Японии сбудутся...

МЕЧИ.

И город забит тишиной,

И нас уже не найти.

Кто-то ушел в мир иной.

Все остальные – в пути.

Ума Турман

За окном светило все еще теплое осеннее солнце, ветер, вздыхая, лепил на стекла желтые листья. Уютно закипал чайник. На чистой маленькой кухне свежо и терпко пахло лимоном. Очередная командировка в Японию была самой обыкновенной, и я, получив длинный список заданий, за первый день по приезду успел справиться почти со всем. Оставалось только то, что мне предстояло сделать самому, и я решил не терять времени, и приступить к предварительному переводу документации немедленно, тем более, что здесь, в Нагано, всегда можно было просто вызвать по мобильнику кого-нибудь из друзей, и просто поинтересоваться, что может обозначать одно из столь многочисленных в технических документах «гайрайго», часто непонятных для самих японцев. В России это вызвало бы у меня гораздо больше затруднений, преимущественно по времени, а меня торопили. Купленная в Токио гора справочников по заимствованной терминологии не была надежным подспорьем.

Мидори еще с утра убежала в офис, даже не разбудив меня. Она позвонила часов в десять, и сказала, что вернется к обеду, предоставив мне возможность хозяйничать на кухне, зная мою удивительную для японских мужчин страсть к домашней кулинарии. Обед был уже готов, и я, ожидая Мидори, приступил к предварительному изучению документации. Было бы очень приятно, вернувшись в Россию, с ходу принести заказчикам уже готовые переводы с комментариями. Впереди у меня была целая неделя почти свободного времени. Здесь, дома. В Нагано. От этой мысли мне стало тепло и уютно. Завтра воскресенье, и мы с Мидори пойдем гулять по городу, а потом поедем в Нагою, к ее родителям, которые меня обожают. Наши родители дружат много лет, и фотография, где наши родители, и мы с Мидори, еще пятнадцатилетние, стоим на фоне храма в Нара, висит на стене в гостиной квартиры, где живет Мидори.

Хозяйка, как и обещала, вернулась в полдень, и скинув туфли, радостно смеясь, вбежала на кухню. Посмотрев на меня с хитрой улыбкой, она начала приподнимать крышки кастрюль, принюхиваясь к запахам того, что я приготовил.

- Потрясающе! Ты наготовил так много! Опять! А зачем? – со смехом спросила Мидори.

- Ну, у меня почему-то всегда так получается. – разведя руками, ответил я. С моей холостяцкой привычкой готовить на три дня я никак не мог справиться. Жизнь в России привила мне новые привычки.

- У меня есть идея! – сказала Мидори – Давай упакуем обед, и пойдем в префектурный технический центр. Там как раз скоро обед, мне нужно забрать там некоторые документы. А заодно с ребятами пообщаемся. Уверена, они с большим удовольствием попробуют твой обед.

- В точку! – радостно ответил я, и мы приступили к упаковке обеда в пластиковые походные коробки.

Мидори вытащила из сумочки мобильник, и позвонив Синтаро, спросила его, не желает ли он пообедать «в русском стиле». Синтаро, очевидно, удивился, и Мидори, смеясь, и глядя на меня, ответила, что это не отравлено, она уже пробовала. Попросив зарезервировать в кафе центра столик, Мидори отключила связь.

Я так и не обзавелся водительскими правами японского образца, поэтому старомодную, угловатую «Хонду» вела Мидори.

- Хочу мотоцикл, как Натсу-тян. – сказала Мидори.

- Не вздумай. «Леди-рэйсер» тебе не пойдет. Да и небезопасно это – с тревогой ответил я, зная упрямый нрав Мидори.

- Да! Именно такой, только если у Натсу-тян красный, то я куплю зеленый! – дразнилась Мидори. Я улыбался.

- Зеленая Мидори на зеленом мотоцикле – смерть фонарям! – парировал я.

Мидори хохотала.

Мы оставили машину на обширной стоянке, и направились к огромному бетонному зданию, которое сплошь ощетинилось радиомачтами, тарелками радаров и флюгерами. На кончиках радиомачт даже днем горели красные фонари, ветер чуть трепал мачтовые расчалки. На бетонной площадке, покачивая устало опущенными лопастями, стояли три старых, белых вертолета, с большими красными кругами на хвостовых балках. Туда мы с Мидори и направились.

Я в очередной раз тихо удивился тому, что вертолеты стоят просто, как автомобили, и их никто не охраняет. Лишь сидящие чуть в отдалении на пластиковых стульях люди в комбинезонах напоминали о том, что вертолеты готовы в любой момент подняться в воздух, и полететь на поиски очередного, заблудившегося «в трех соснах» заезжего туриста. Один из людей вскочил, и побежал к нам. Это был Ёта. На бегу он кричал слова приветствия.

- Я в числе приглашенных! – крикнул он. – Сейчас Сае подойдет!

- Итак, нас шестеро. – ответила Мидори.

- Ёта, можно посмотреть на вертолет? – спросил я.

- Конечно! У вас в России таких ведь нет! – радостно ответил Ёта, и пока Мидори вытаскивала из багажника коробки, мы пошли осматривать легендарный «Ирокез», который на самом деле был японским «Фуджи-205».

Я поздоровался с удивленными механиками, которые, выяснив от Ёты, кто я такой, и почему мне так интересны вертолеты, начали живо расспрашивать меня, какие русские вертолеты я видел, легко ли на них летать, и многое другое. Я, усевшись на место пилота, отвечал им, и одновременно изучал приборную панель, и задавал встречные вопросы. В вертолете не было ничего особо удивительного, и я, спросив разрешения, щелкнул тумблером включения приборной панели. Альтиметр, настроенный на уровень мирового океана, показал отметку 340. Я повернул тумблер обратно.

Вскоре подошла Мидори, и сказала, что отнесла все в кафешку, и Сае-тян с Синтаро уже ждут нас. Мы распрощались с персоналом вертолетной площадки, и быстро пошли втроем в направлении одноэтажной пристройки, где располагалось кафе со странным названием, которое можно было перевести как «Разноцветные ветра».

Мы поприветствовали Синтаро и Сае, которые поженились почти два года назад, и примчавшийся последним Кенджи, сразу заявил, что «вот мы и в сборе». Мы разложили мою стряпню по тарелкам, и, порядком голодные, принялись с аппетитом уплетать то, что все сразу не без претензий обозвали «русской кухней». Всем понравилось, а Кенджи, в своей искрометной манере, сразу же заявил, что я должен открыть в Японии свой ресторанчик. Неожиданно Сае-тян сказала:

- Сегодня двенадцать лет дедушке. Так хорошо, что мы все собрались тут, совсем, как тогда. Правда, хорошо?

Все внезапно замерли.

- Сае, почему ты не напомнила нам раньше? – тихо спросил Кенджи.

- Нам стало бы грустно, - ответила Сае-тян и улыбнулась – а так мы все вместе, нам радостно, значит и дедушка доволен тоже.

Синтаро тоже улыбнулся:

- Хаясибара-сан так любил нас всех – сказал он.

И тогда я, внезапно для самого себя, вспомнил историю дедушки Сае-тян во всех подробностях, которые я когда-либо о нем слышал.

Сае-тян отличалась от остальных наших однокашников тем, что в ее фамилии было три иероглифа. Это могло обозначать только одно – предки Сае-тян были дворянами. Фамилию Хаясибара можно было перевести как «лесная роза», и поэтичность не оставляла и тени сомнения. Сае-тян была самурайского сословия, и этот факт всегда служил поводом для незлых шуток. Сае-тян превращалась в Сае-сама, и ей разрешалось прикреплять к школьному галстуку миниатюрную золотую заколку в виде шестнадцатилистной хризантемы, но она почти никогда этого не делала. Ее дедушка не любил, когда их семье напоминали о том, что они самые настоящие самураи. Пришел и мой черед познакомиться с этим удивительным человеком. В одно солнечное летнее утро, когда мы с Кенджи собирали нашу компанию, мы увидели его перед домом, где жила вся семья Хаясибара. Дедушка Сае-тян был занят тем, что перебирал ее велосипед. Мы поздоровались, и дедушка удивленно посмотрел на меня.

- Доброе утро, - сказал дедушка – А ты, очевидно, Антон-кун, из России. – продолжил он на удивительно правильном английском.

Тут уже пришел мой черед удивляться. Дедушка пригласил нас в дом подождать, пока Сае-тян вернется, и угостил нас чаем. Он вежливо расспрашивал меня по-английски, какая сейчас Россия, и видел ли я Ельцина. Он почему-то считал, что я из Москвы. Я отвечал, Хаясибара-сан внимательно слушал мои ответы, и не переставал удивляться. Наконец он сказал:

- Это так хорошо, что ты приехал в Японию, Антон-кун. Русские не любят японцев, а японцы не любят русских. У тебя очень важная задача. Тебе нужно показать японцам, что русские на самом деле хорошие люди. А мы должны показать тебе, что мы тоже хорошие люди, чтобы ты рассказал в России об этом. Нам нужно постараться. И тебе больше всех. – говорил Хаясибара-сан, подливая нам чай.

Мы с Кенджи растерянно хлопали глазами. Для нас уже не было разницы, кто здесь русский, а кто японец. Мы были вне национальностей. Мы были детьми. И Хаясибара-сан это чувствовал, ему это нравилось, он счастливо улыбался, и говорил нам, что это очень хорошо, что у Сае-тян такие хорошие друзья. Ему очень понравилось, что я, приехав в Японию всего лишь чуть больше двух лет назад, так быстро начал говорить по-японски. Вскоре приехала Сае-тян, мы помогли собрать велосипед, поблагодарили дедушку за чай, и укатили веселиться. После этого я видел дедушку Сае-тян еще несколько раз, наступил октябрь, когда я впервые в жизни примерил строгий мундир японского школьника. На первом дне занятий, до боли напоминающем наше «первое сентября» дедушка Сае-тян, сгорбившись, подошел ко мне, и сказал:

- Какой ты молодец, Антон-кун! Поздравляю тебя. Ты теперь японец, а мы все станем в твоем обществе маленько русскими. Тогда будет мир. А когда мир – это же так хорошо. – старый Хаясибара-сан улыбнулся, поклонился мне, и пожал руку. Совсем по-европейски.

Меня удивило то, что Хаясибара-сан, говоря о мире, употребил слово «хейва», которое можно было перевести на русский язык довольно однозначно, как «мирное время». Я не решился переспросить улыбающегося дедушку.

… а через две недели Сае-тян неожиданно не пришла в школу. Мы, взволнованные, добежали на перемене до таксофона, и пытались узнать, что же случилось с Сае. Но телефон дома Сае-тян молчал. Не было даже длинных гудков.

После занятий, выскочив из электрички, мы все, Кенджи, Синтаро, я, и Мидори с Маи, побежали через весь квартал к дому Сае-тян. Я все еще продолжал бежать, потому что не сразу понял, что за вывеска прикреплена к калитке маленького садика, из которого выступала стена дома. Но мои друзья уже остановились. Я добежал почти до самой калитки, и вдруг понял, что обозначает один единственный иероглиф на белой табличке.

Траур.

Я замер как громом пораженный. Через минуту друзья подошли ко мне. Мы молча смотрели на табличку.

Калитка открылась, и из нее вышел отец Сае-тян. Его лицо было серьезным. Он молча поклонился нам, а мы поклонились ему. Также молча, движением руки, он пригласил нас войти. Мои друзья поклонились еще раз, и неожиданно сделали шаг назад.

- Мы должны подготовиться, Шимидзу-сан. – тихо сказал Синтаро-кун.

- Приходите попрощаться с дедушкой. Он вас всех очень любил. – также тихо ответил отец Сае-тян.

- Хай. – также тихо ответили мы. Мои японские друзья куда-то пошли плотной группой, и Мидори, схватив меня за рукав, потащила за всеми следом.

- Мы должны купить гвоздики. Так положено. – сказала она. – Каждый человек должен подарить умершему гвоздику.

Вернувшись с гвоздиками, мы прошли в дом Сае-тян. В гостиной на низком столике стоял портрет дедушки, перед портретом лежали гвоздики. Слева от портрета на коленях сидела мама Сае-тян, а справа она сама. На наше появление она никак не отреагировала. Мы по очереди подходили к столику, и, положив гвоздику, должны были шепотом что-нибудь сказать. Кенджи, присоединившийся к нам Кеничи, Синтаро, Ёта, выполнили ритуал прощания, я почувствовал, как Мидори мягко положила мне руку на спину, и понял, что мужчины должны прощаться первыми. Я подошел, и когда уже собирался положить свою гвоздику к остальным, вдруг увидел, что прямо перед портретом лежат два самых настоящих самурайских меча в ножнах. Один длинный, и один короткий. Пораженный, я положил цветок, и… и вдруг я понял! Я понял, почему Хаясибара-сан говорил о мирном времени!

- Хаясибара-сан, я все понял. – с напугавшей меня серьезностью, внезапно для самого себя сказал я по-русски. – Я сделаю все, чтобы русские и японцы никогда больше не воевали. Даже ценой собственной жизни. Клянусь, я справлюсь с этой задачей, потому что она важная. Клянусь.

Я замолчал, пораженный своим серьезным тоном. Потом вдруг понял, что мне сказать больше нечего, и сделал шаг назад. Сае-тян и ее мама поклонились мне, а я поклонился им. Мидори и Маи тоже положили гвоздики. Вошла какая-то женщина, и молча сменила Сае-тян, которая присоединилась к нам, после чего мы молча вышли из гостиной, прошли в коридор, обулись, и вышли на улицу. День был пасмурный, и первые желтые листья уже лежали на асфальте. Ветер развевал матроски и юбки девчонок, трепал форменные галстуки мальчишек. Сае-тян сказала:

- Дедушка все хотел пойти на кладбище к бабушке.

Мы молчали, и тогда Сае-тян рассказала историю дедушкиной жизни.

Хаясибара-сан родился в 1930 году. Его отец был офицером императорской армии, и пользовался почетом как офицер из старинного самурайского рода, ведшего свою историю со времен эпохи объединения Японии. В 1941 году он ушел на фронт, воевать куда-то на Тихий океан, и семья его больше никогда не видела. Его мать, как жена офицера была отправлена в 1943 году на Окинаву, руководить каким-то военным предприятием, где сплошь работали женщины - мужчины ушли на фронт. Сам же четырнадцатилетний Хаясибара Ёичи был направлен в морскую школу в Хакодате, где из него, как из сына самурая должны были сделать в будущем пилота морской авиации. Однако, учебы Ёичи так и не увидел. Самых маленьких в школе заставляли заниматься другой работой. Согнанным со всей страны мальчишкам раздали револьверы, и заставили охранять пригнанных из Китая рабочих-рабов, которые занимались различными тяжелыми работами. За малейшее непослушание мальчики должны были их убивать. Рабы жили недолго. Почти полное отсутствие питания и тяжелейшие условия быстро превращали и без того немощных китайцев в ходячих мертвецов. Тогда таких убивали настоящие солдаты, а на место убитых пригоняли новых. С ужасом Сае-тян рассказывала, как однажды, по рассказу деда, их командир, офицер, показывал, как нужно отрубать мечом голову. Полумертвый от ужаса Ёичи стоял, и смотрел, как убивают рыдающего от страха молодого, но уже безнадежно больного китайца. Потом офицер сказал, что завтра мальчикам предстоит попрактиковаться самим, и Ёичи не выдержал. Ночью, пробравшись через охрану, он сбежал, а через три дня его поймали. Офицер, выведя его перед строем мальчиков с одной стороны, и колючей проволокой, за которой были китайские рабы, назвал Ёичи трусом, и жестоко избил его, сломав ему ребро. После этого Ёичи с позором исключили из числа курсантов, заставив работать, подметая плац и убирая казармы.

Однако, Ёичи не сдался. Он после отбоя бросал через проволоку рабам рисовые шарики и кусочки вонючего соевого шоколада. Ему исполнилось пятнадцать лет, и наконец-то начались серьезные занятия, которые презираемого всеми Ёичи уже не касались. А однажды на работы привели девочек… японок! В начале 1945 года пригонять рабов из Китая стало трудно, и поэтому военные власти приказали собирать по улицам беспризорных детей. Мальчишки, которые официально числились курсантами, а на самом деле были лишь бесплатными рабочими во флотских мастерских, быстро познакомились с теми, кого пригнали на работы, а в конце августа 1945 года Япония капитулировала. В ту же ночь уцелевшие китайские рабочие убили перепившихся с горя охранников, и завладев оружием, кинулись убивать всех японцев без разбора, и Ёичи убежал в лес, где встретил Саеко – одну из тех девочек, что пригнали на работы с Хонсю. Они долго выбирались с Хоккайдо, и, наконец, грязные, голодные, и совсем обовшивевшие, перебрались через Сангарский пролив. Ёичи оставил Саеко свой адрес, и отправился в Нагано. Последние пятьдесят километров, от Гидана, он прошел пешком. В обветшавшем доме было пусто, и в наполовину разбомбленном Нагано никто не мог сказать, появлялись родители, или нет. Так Ёичи стал жить один. В пятнадцать лет. Он обращался во все инстанции, стараясь выяснить, куда же девались родители, и узнал… что отец погиб еще в 1942, а мать погибла под американскими бомбами.

А в один день пришла голодная, похожая на смерть Саеко. Она сказала, что у нее уже никого не осталось, и ей просто некуда пойти, и так они стали жить вместе. Ёичи работал с утра до ночи, становясь слесарем, а Саеко занималась домом. Однажды, когда Ёичи вернулся с работы, смертельно перепуганная Саеко сказала ему, что нашла под полом мечи, в которых Ёичи сразу узнал их фамильное родовое оружие. Его первой мыслью было выбросить оба меча, потому что сам их облик был ему ненавистен. Однако, подумав, Ёичи решил оставить их, потому что в случае чего их можно было бы продать.

Когда Хаясибаре Ёичи исполнилось двадцать лет, они с Саеко поженились. Видя, что жена еще не оправилась от болезни и худобы, они не решались заводить ребенка, тем более, что они сами едва сводили концы с концами. Наконец решились… и зимой 1956 года Саеко умерла при родах, оставив поседевшему за одну ночь отцу новорожденную дочь.

Поэтому мать Сае никогда не видела своей матери. Не осталось даже фотографий. Хаясибара-сан никогда больше не женился. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы дать дочери образование. Всю жизнь он работал не покладая рук, отказывая себе во всем ради единственной дочери, которую он любил больше своей жизни. Хаясибара-сан стал рабочим-токарем высокой квалификации, и когда пришло его время выходить на пенсию, фирма, где он работал, пообещала ему сохранение заработной платы, лишь бы он продолжал работать хотя бы половину дня. Его дочь, мама Сае, вышла замуж, и вопреки обычаю, Хаясибара-сан попросил молодоженов жить у него, потому что больше всего на свете он боялся одиночества. А в 1980 году родилась внучка, которую назвали в честь бабушки.

- Значит, мне все же суждено умереть счастливым – говорил уже постаревший, и тяжело больной Хаясибара-сан.

В одну из октябрьских ночей 1994 года его сердце внезапно остановилось.

Мы возвращались с кладбища. Сидящие на заднем сиденье Сае и Синтаро наперебой рассказывали о том, как императорская комиссия по герольдии попросила Синтаро взять фамилию жены, поскольку самурайскую грамоту переправить нельзя. Договорились, что если у них родится мальчик, то его фамилия будет Хаясибара, как у Сае-тян.

- С моими родителями было так же. Комиссия просила отца позволить сыну оставить фамилию деда по матери, а родились мы с Ханако. – со смехом говорила Сае-тян. – Надеюсь, хоть в будущем поколении в нашей семье появятся мальчики. Должен же кто-то унаследовать фамильные символы!

- Ну, вам виднее! – ответил я. – Тут предугадать нельзя.

Мидори засмеялась. Синтаро смущенно молчал, и делал вид, что не имеет к планированию рождения сына никакого отношения.

Мидори подкатила к самому дому Синтаро, и мы попрощались.

- Мидори, ты знаешь, я тогда, на похоронах обещал дедушке Сае, что никогда не допущу войны между Россией и Японией.

- У тебя неплохо получается держать обещание. Мы неплохо ладим, Кума-кун. Поедем домой?

- Да. Поедем. – ответил я.

Июль 2007

[PA5TOR]

ФОРМУЛЫ

Есть в этом мире такие явления,

суть которых объяснить нельзя.

Их можно только понять, но

ненадолго. А потом снова замереть

в недоумении.

Нисикава Мицудзиро.

Кимура-сан молчал и улыбался. Третья литровая кружка пива заставила его отбросить все мыслимые приличия, и он, отцепив фирменную заколку, слегка ослабил галстук. Он давно перестал понимать, о чем спорили сидящие рядом, два безумных гайдзина. Они давно перешли на подростковый американский сленг, который Кимура-сан совершенно не понимал, потому что его знания английского ограничивались обширными познаниями в области технической терминологии. Пьяные гайдзины, говоря о чем-то своем, иногда кивали головами в сторону Кимуры-сан, и тогда его улыбка становилась еще более широкой и заученной, и он усердно кланялся, демонстрируя, как сильно он заинтересован послушать собеседников. Иногда Кимуре-сан казалось, что собеседники готовы внезапно вскочить, и что есть силы вцепиться друг в друга. Они жестикулировали, смеялись, повышали голос и иногда в их высказываниях появлялись угрожающие интонации. А когда Кимура-сан начинал понимать, о чем они говорят, то начинал усиленно кивать головой, на всякий случай со всем соглашаясь.

Планируемая деловая встреча сорвалась, причем самым нелепым образом. Приглашенный вечером в бар сын старого коллеги по работе внезапно стал объектом внимания подвыпившего американского туриста, который бесцеремонно подошел к чинно беседующим, по деловому одетым людям, и с ходу начал орать по-английски:

- Дружище, ты сюда отдыхать приехал, или с мышами на философские темы беседовать? Почему ты так одет? Как тебе местные крольчихи? Я тут давно в Японии, местные девки лучше, чем на Окинаве! Ты с какого штата… как это русский? – американец остолбенел, но, быстро овладев собой, присел на диван со стороны Кимуры-сан, подвинув последнего своим широким туловищем.

- Move it! – с любезной улыбкой сказал он седеющему японцу.

Американец был одет в пестрый горнолыжный костюм, от него несло пивом и табачным дымом. Кимура-сан привстал, и с любезной, годами службы в компании заученной улыбкой, поприветствовал американца, который уже не обращал на японца никакого внимания. Поговорить с настоящим русским было интереснее, и турист, крикнув бармену «пива на этот столик!», начал бесцеремонно разглядывать своего нового знакомого. Этот русский был похож и не похож на американца. Его внешность была совершенно европейской, но застегнутый на все пуговицы пиджак, и характерные запонки под цвет глаз – это было совсем по-японски. Единственное, что нарушало «японский стиль», это светлый цвет костюма. Для русского и японца так и осталось невыясненным, понял ли американец, что такой стиль одежды обозначает, что у людей деловой разговор, и вот так просто вмешиваться не следует, но человек в лыжном костюме, после короткой паузы, представился:

- Бен Элдер. Морская пехота. Будем знакомы! – и, пожав руку японцу, протянул свою лапищу через стол русскому.

- Тони – ответил русский, и пожал протянутую руку.

- Да. Россия. Водка. Коммунисты. – завязал разговор американец.

«Америка. Виски. Дядя Сэм» - подумал в ответ я, но вслух спросил:

- Вы служите на Окинаве?

- Вроде того. Наша жестянка там базируется. Крейсер «Банкер Хилл». Слышал?

«Ага, слышал. Порт приписки – Нью-Йорк, а базируется на Окинаве. Не дуй мне в уши, дядя» - подумал я, а вслух сказал:

- Слышал. Типа «Тикондерога», не так ли? Хороший корабль. – а про себя - «вот ведь, старое корыто времен холодной войны».

- Это американский военный – сказал я Кимуре-сан. – Он сержант.

- А как ты догадался, что он сержант? – спросил Кимура-сан.

- По представлениям о России – ответил я.

Кимура-сан с невозмутимым видом поклонился американцу, но я, по смеющимся глазам японца понял, что шутка пришлась ему по душе.

Нам принесли пиво, и американец начал расспрашивать меня о России. Он громко смеялся над моими, вполне серьезными ответами, хлопал по плечам Кимуру-сан м меня, и все порывался заставить нас выпить за успех кампании США в Афганистане.

- А здорово там ваших Иванов прокатили! – сказал он – Сейчас за дело взялись настоящие парни. И в Ираке тоже!

- Настоящие парни отлично взялись за дело в Сербии. Взорвали много микроволновых печей – ответил я.

- Это как? – переспросил американец.

Я коротко объяснил, как можно легко имитировать радиолокационную установку с помощью микроволновой печи, а потом рассказал, как США из-за этого потеряли истребитель стоимостью в несколько сотен миллионов долларов.

- Мы сейчас как раз обсуждаем вопрос о посылке нескольких тысяч таких японских печей в Ирак. В рамках антитеррористической кампании. – закончил я, любезно улыбаясь.

- А зачем? – пьяный американец безбожно тупил.

- Видите ли, сэр, - ответил я – Так получается, что в наше время террористы располагают атомным оружием и реактивной авиацией. Для того, чтобы противостоять им – необходимо их перехитрить.

- Там теперь летаем только мы! Так что не… что? - до него наконец дошло. – Ты все перепутал! Какие террористы?

- Те, которые начали бойню в Ираке. – ответил я.

Американец не знал, что ему ответить, и в конце концов решил свести все к шутке. В его голове просто не укладывалось, что кто-то может относиться к войне в Ираке иначе как с благодарностью к США за избавление мира от очередного очага международного терроризма. Дальнейшая наша беседа представляла собой яростный спор о том, что такое США… и куда им идти со своей демократией.

- Вы вовремя начали изображать из себя демократов, чтобы мы вам не напинали как следует. Но нас не проведешь! Вы как были коммунисты, так и остались! Ну, что же вы на нас не нападете? – почти кричал Бен, в коротких перерывах между тирадами слов прикладываясь к кружке.

- А смысл? – отвечал я вопросом.

- Но, ничего. Мы вам клыки вырвали. Будете теперь сидеть тихо, вот, как эти косые. – американец показал в сторону Кимура-сан, и тот, улыбаясь, поклонился.

- Увидим. – ответил я. – Знаете, в чем проблема США? А в том, что Россия с вами не воюет. Нам это не нужно. Война нужна вам, и мы заставим вас прыгать вокруг себя, кричать и тратить миллиарды на совершенно бессмысленные вещи. Вас погубит ваша агрессия и претензии на абсолютную истину. Будьте миролюбивее, и все устроится само собой.

- Ничего. Мы наведем там у вас порядок. Вы, русские, слишком много о себе мните. Все это знают, так что прикидываться хорошими не выйдет. Ты сам-то, небось, шпион советский, наверное! Заговорил со мной, про крейсер спросил. Но я не дурак, меня не проведешь! – закончил уже совсем невменяемый американский военный турист, и засмеялся, показывая, как легко он меня раскусил.

Мне наконец надоело его общество, причем настолько, что из-под легкого налета японского этикета вздыбилась моя русская сущность. Американец хлопал меня по плечу, и говорил, что русские обязательно покажут, насколько сильно они ненавидят цивилизованное сообщество, обязательно нападут на Европу и США, и мне, как русскому явно необычному, пора уматывать из России. Хотя бы на Окинаву. Причем американцу явно нравилось то, что он говорил. Он находил это остроумным.

- Да. – ответил я, положил руку на плечо пьяному пендосу, и, доверительно улыбаясь, сказал по-русски – Надеюсь, ты не утратишь своего чувства юмора, когда мне прикажут добраться до тебя. На Окинаве.

- Yea, right! – ответил мне Бен, стремясь перехватить мою руку для рукопожатия. – Yea, yea!

- Я-я… кэмска волост! – ответил я.

Американец засмеялся. Он считал, что я с ним полностью согласен. Я тоже засмеялся. Как-то напряженно захихикал Кимура-сан.

«Вот сцена» - подумал я, и демонстративно посмотрел на часы. Кимура-сан понял этот жест однозначно, и засуетился.

- Уже уходите? – расстроено спросил американец.

«И снова здравствуйте» - подумал я в ответ.

Мы попрощались с американцем, и вышли на улицу. Был вечер, и легкий мороз освежил нас.

- Кимура-сан, извините меня, пожалуйста, - начал я – Никто не знал, что так получится.

- Не волнуйся, Антон-кун. Это я виноват, что притащил тебя в это место. В это время года в городе так много этих чужаков… - начал извиняться Кимура-сан.

- Может быть мы просто пойдем в парк, и поговорим там? – предложил я.

- Хорошая идея. – поддержал меня японец.

Некоторое время мы шли молча, а потом Кимура-сан спросил:

- Неужели тебя так сильно оскорбляют те глупости, которые говорил этот американец?

- Оскорбляет скорее некорректное отношение к России. Мне кажется, что это все против нас делается намеренно. – ответил я.

- И все же ты русский. – засмеялся Кимура-сан. – Только не обижайся. Твой отец все время вел себя так же. Это правда, что ты стал военным, как твой отец когда-то? Он рассказывал мне про Афганистан. Вы, кажется, с американцем говорили про Афганистан…

- Всех в России заставляют служить в армии. У нас закон такой. – сказал я в ответ.

Мы плавно перешли к рабочим вопросам, и постепенно обсудили их, в процессе разговора перейдя почти на шепот. В вечернем небе стояла тишина, и мы не хотели ее нарушать. Мимо нас прошествовала компания школьников в зимней школьной форме. Они, с плохо скрываемым интересом, посмотрели на меня, а я украдкой посмотрел на них. Кимура-сан улыбнулся.

- Я иногда тоже хочу вернуться туда, в школу. Я ведь тоже когда-то учился в школе «Лесного берега», как и ты.

- Правда? Вот, здорово! – удивился я.

- Жаль, что у вас пока с Мидори-сан не все гладко обстоит. Вы хорошая пара, и всем нравитесь. Мы хотим предоставить ей отпуск весной, чтобы она снова съездила к тебе в Россию. Она так удивляется все время, когда приезжает оттуда.

- Да, у нас там есть, чему удивиться. Я сам до сих пор не могу оправиться от удивления.

- Про отца спрашивать не буду. У него все хорошо, мы с ним переписываемся.

Я промолчал. У меня неожиданно зазвонил телефон.

- Моси-моси! – сказал я трубке.

- Мы тут тебя уже заждались! Ты где? – спросила меня Мидори.

- Разговариваю с твоим непосредственным начальником. – со смехом ответил я.

- Извини. Я тогда потом позвоню. – заволновалась Мидори.

- Да, ничего страшного. Там все уже собрались что ли? – спросил я.

- Ждем тебя. – сказала Мидори и отключила связь.

Кимура-сан посмотрел на меня.

- Я веду себя по европейски? – неожиданно спросил он.

- По европейски? – переспросил я.

- Да, я стараюсь говорить много, совсем как вы, и начинаю понимать, что если говорю много, то у меня получается говорить только глупости. – грустно сказал Кимура-сан. – Я просто старею, наверное. Твой отец всегда говорил обо всем в открытую, даже о старости и смерти.

- Все хорошо, Кимура-сан. Я здесь тоже очень часто боюсь показаться невежливым или грубым. Как варвар.

- Совершенно зря боишься. Ты вообще всем нам на удивление очень легко принял наш этикет, хотя, многие иностранцы, даже живя десятилетиями в Японии, не могут его понять. Твоя некоторая прямолинейность и европейская внешность не портит твоего облика. Японцам хорошо в твоем обществе. – ответил Кимура-сан.

- Спасибо, вы очень добры ко мне, Кимура-сан.

- Ну, мне пора, да и тебе тоже. Поздравляю с Новым годом.

- Поздравляю и я вас, Кимура-сан.

- Не расстраивайся. Все решится хорошо, вот увидишь.

- Я буду стараться, Кимура-сан.

- До свиданья, Антон-сан. – Кимура-сан поклонился, я попрощался и поклонился в ответ.

В квартире у Мидори единственными нарушителями спокойствия были Кенджи и его маленькая дочь. Записанная на компьютер игра не давала Кенджи обрести внутреннюю гармонию, потому что его раз за разом убивал догоняющий его отряд советских солдат. Кенджи путался в управлении, ругался, его дочь восторженно смотрела в монитор.

- Какая-то безумная игра. – наконец оторвавшись от монитора, сказал он.

- Ага! Ты еще пару дней повоюй, потом не оторвешься.

- Фурэсупоинто. – прочитал Кенджи название игры, произнеся слово «Flashpoint» с характерным японским акцентом.

Я улыбнулся.

- Завтра покажу тебе как нужно прикреплять и игре различные дополнения. – сказал я.

- Прошу к столу, все готово. – сказала подошедшая к нам Михару-сан.

- Хай! – хором сказали мы с Кенджи.

Август 2007

[FTOR]

PA5TOR, надо потом таки на первом посте сделать сцылко на автора и повешать прицеп с этим текстом в .ТХТ

[Lelic]

Замечательно) Жаль картинок нет)

Уже продолжение появилось вроде как ;)

[PA5TOR]

Все это у последняя история, пока если будут выходить новые, то я их выложу.

НА БОЕВОМ ПОСТУ

И о медалях-орденах ты помышлять не моги,

Тебе наградой только знать наперед,

Что по весне споткнется кто-то о твои сапоги,

И идиотский твой штандарт подберет.

Медведев

Однажды с мы с отцом поехали в Токио. Причем это не я напросился с отцом на поездку, а отец попросил меня съездить с ним, потому что я к семнадцати годам уже совершенно свободно понимал японскую речь и письменность, в то время как знания отца ограничивались лишь знанием ряда служебных надписей и простых обиходных фраз, да и те он произносил с таким жутким акцентом, что я приходил в отчаяние.

- Ну, мне за тобой уже не угнаться. - говорил отец – У тебя мозги свежие, молодые. Да и общество у тебя более «открытое». Вам, молодежи, всегда проще, условностей меньше. Нет, мне с тобой не тягаться.

Именно поэтому отец заехал утром в школу, и попросил классного наставника дать мне право пропустить один день занятий по семейным причинам. Разрешение было получено, и мы, забравшись в электричку, отправились в столицу Японии, которую я не очень любил. Сверкание небоскребов и вездесущей электронной рекламы довольно быстро утомляло меня. В тихом Нагано мне нравилось гораздо больше.

- Слушай, а вас там что, эти мундиры все время носить заставляют? – спросил отец, показав на мою форму.

- Ну, в принципе, я мог бы ее не надевать, но марку держать нужно! Пусть все видят, откуда я. – с бравым видом ответил я.

- Да, научили тебя твои друзья. У вас там поди и строевая подготовка есть? - ехидно спросил отец.

- Ну, только на физре. – как-то совсем по-русски ответил я. Физра – это было уж совсем по пионерски. – Мы для парада репетировали.

- Потрясающе, а что же ты тогда флажок школы не взял? – уже со смехом отец задал еще один вопрос.

- Ну, я же не в рамках официального школьного мероприятия в Токио еду! – удивился я.

Отец с мрачным видом покачал головой, и неожиданно снова засмеялся.

В Токио мы долго добирались до российского посольства, подойдя к которому мы увидели группку японцев, скандирующих «Ельцин – руки прочь от Чечни!».

- Что это они орут? – спросил отец.

- Против Чечни протестуют. – ответил я.

- Что, против Дудаева что ли? – удивился отец – Ну так пусть добровольцами записываются!

- Нет, они Ельцина ругают. – поправил я отца.

- Что в принципе тоже верно. – закончил отец мою мысль, и мы, пройдя мимо явно неадекватных пикетирующих японцев преклонного возраста, которые удивленно замолчали, разглядывая меня, вошли в здание посольства, где нас сразу встретил улыбающийся охранник.

Пока отец бегал, улаживая какие-то свои дела, я сидел в холле посольства, лениво перебирая в руках российские журналы. В них не было ничего такого, что меня бы заинтересовало. Была только статья про то, что скоро сотовая связь станет общедоступной, и даже простые граждане смогут обзавестись сотовыми, но года через два. И тут мой телефон внезапно о себе напомнил. Звонил Кеничи:

- Ты сейчас в Токио? – спросил он.

- Ун. – ответил я. – Что-нибудь купить?

- Нет, ничего не нужно. – ответил Кеничи – мы просто хотели пригласить тебя на обсуждение планов на весенние каникулы. Мы сегодня все соберемся у Сумико-тян. Ты придешь?

- Конечно, приду! – утвердительно крикнул я в трубку, и отключил связь.

Тут ко мне подошел какой-то мужчина в российской военной морской форме, и спросил:

- Молодой человек, здравствуйте, вы Антон?

- Да, это я. – ответил я, слегка удивленный.

- Как вас японцы-то вырядили. Прямо бравый солдат Швейк. Только винтовки не хватает. Нравится так ходить что ли? – с легкой и необидной улыбкой спросил морской офицер, и внезапно спохватившись, продолжил – Ох, я не представился! Геннадий Семенович.

- Доозо ёросику. – на автомате сказал я, и, ойкнув, извинился.

Моряк издал звук, который был чем-то средним, между смехом и хрюканьем, и задорно посмотрел на меня.

- Видите ли, я почему вас беспокою, Антон… ваш отец только что сказал мне, что вы учитесь в японской школе, так? Ну, так вот, не согласитесь ли вы взять с собой для вашей школы кое-какой литературы? Полагаю, вашим друзьям будет очень интересно ее почитать! Хотите посмотреть, что мы для вас приготовили? Идемте! – и быстро пошел по направлению к лестнице. Я последовал за ним.

Зайдя в кабинет, военный вытащил из-под стола огромный чемодан, и, выложив его на стол, начал доставать из него какие-то книги. Многие из них на вид смотрелись достаточно старыми.

- Смотрите, смотрите! – сказал он, указав мне на уже разложенные на столе книги.

Я подошел, и начал читать названия книг. Они были на японском.

- Ноуикофу-Пурибои. – имя автора было написано катаканой. – Цусима. – это же Корейский пролив! – то ли сказал, то ли спросил я. Военный моряк озадачено посмотрел на меня.

- А что с ним связано, ты знаешь? – спросил он.

- Ну, там сражение морское в тридцать восьмом Мейдзи было. – ответил я.

- Когда? – удивленно переспросил Геннадий Семенович.

- В тысяча девятьсот пятом. – поправился я. – А книжка как раз об этом?

- Это не просто книжка. Это документ. – поправил меня морской офицер.

Я продолжил рассматривать книги. Названия многих мне ни о чем не говорили, но многие я узнавал, с удивлением читая на катакане имена русских классиков двадцатого века. «Бунин» - совершенно без искажений, «Арэкусэи Торусутои. Гарин гиси но сокёкусэн но кикаи» - Алексей Толстой. Гиперболоид инженера Гарина… моему удивлению не было предела. Книжка моего детства на японском языке! Я ведь про нее даже рассказывал, когда друзья у меня спросили, какие книги мне нравились в России! Я продолжал смотреть на книги, и мое удивление все росло и росло.

- Так, Антон, сейчас забирайте все, что посчитаете для ваших друзей самым интересным, а потом как-нибудь приезжайте сюда снова, и переселяйте эти книги в библиотеку вашей школы. – сказал офицер.

- Откуда у вас такие книги? – спросил я пораженный.

- А по твоему военные не знают иероглифов? – внезапно по-японски со смехом спросил Геннадий Семенович? У меня открылся рот. – Просто я когда-то изучал японский язык и у меня с тех пор сохранились эти книги. – продолжил он уже по-русски. – Мне они теперь уже ни к чему, а вот вашей компании понадобятся. Ты же у нас фактически ведь тоже маленько дипломат, вот и занимайся общественно-культурной работой по ознакомлению желтых детей с русскими классиками! – он засмеялся.

- Спасибо, я обязательно покажу всем эти книги! – радостно ответил я.

- Ну, вот мы с тобой и поладили, парень. – ответил морской офицер, и внезапно поморщившись, взялся за бок. – Чертов гастрит. У нас, морских, это чуть ли не профессиональная болезнь. – и он снова улыбнулся. – Все-таки это было не совсем идиотское увлечение – изучать японский язык. Вот и пригодилось.

Я, радостный до упаду, собрал книги, и, сложив их в сумку, попрощался с Геннадием Семеновичем. Выйдя в холл, я увидел, что отец уже ждет меня. Всю обратную дорогу я радостно предвкушал, как я ошарашу друзей таким ценным подарком для всех нас, и как обрадуется вся школа. Отец с интересом осмотрел книги, и заметил, что они изданы в Японии, причем некоторые – еще до войны.

- Это дорогой подарок твоей школе. – сказал он.

- Я знаю, пап. Правда, здорово? Это получается, что Геннадий Семенович просто собирал книги, и теперь отдает их нам, чтобы мы их читали! – радостно рассуждал я, отец как-то странно улыбался.

Приехав в Нагано, отец сошел с электрички на нашей остановке, а я отправился дальше, чтобы сойти сразу возле школы. Я не мог ждать, мне хотелось принести книги. Выскочив из электрички, я со всех ног побежал в школу, занятия в которой сегодня уже закончились, и, забежав по лестнице на второй этаж, постучался в наш класс.

- Юкино-сенсей, га иру дес ка? – спросил я, и услышал ответное «Хай!».

Наша классная руководительница Юкино-сенсей, которую мы за глаза звали «Юки-тян», о чем-то беседовала с молодым преподавателем органической химии. Она явно хотела ему понравиться, и, кажется, ей это удавалось. Я вошел, поклонился и поздоровался.

-Юкино-сенсей, смотрите, какой подарок для школы я привез! Это из русского посольства, специально для школы! – я раскрыл сумку и начал извлекать книги.

Глаза обоих преподавателей округлились. Они осторожно брали книги, переворачивали страницы и вполголоса удивлялись.

- Эти книги стоят больше, чем я за год заработаю… - не слишком корректно начал Кураи-сенсей, но сразу замолчал под укоризненным взглядом Юки-тян.

- Невероятно. Я большинство имен авторов даже и не слышала. – сказала Юкино-сенсей – а ведь у нас в университете была мировая литература. И русских классиков мы изучали очень дотошно. Антон-кун, в Японии очень ценят русскую литературу! Недостаточно хорошо мы с ней знакомы, как выясняется.

Они еще долго изучали книги, и радостно сказали мне, что завтра они несомненно скажут о таком подарке директору школы, и что школа обязательно должна сделать встречный подарок этому человеку, который дарит школе такую уникальную библиотеку. Я попросил пока оставить мне «Цусиму» и «Гиперболоид», и попрощавшись с до крайности удивленными учителями, побежал на автобусную остановку, чтобы ехать к Сумико-тян, обсуждать планы на каникулы.

Все были уже в сборе, и ждали только меня. Мидори, следуя своему обыкновению, отчитала меня за пыльные ботинки и растрепанные волосы. Я посмеялся, и все улыбнулись.

- А теперь, я вам такое расскажу! – начал я, и рассказал о том, что случилось сегодня в Токио. В конце рассказа я вытащил из сумки привезенные книги, которые сразу пошли по рукам.

- Сугой! – воскликнула Сае-тян, рассматривая красивое издание «Гиперболоида» - Теперь у нас в библиотеке будут такие книги? Невероятно!

- Я тоже не знал, что они, оказывается, переведены на японский. – ответил я.

Кенджи рассматривал «Цусиму». Он посмотрел на титульный лист, и внезапно сказал:

- Год издания вот. Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой. А что это за название? Никогда таких иероглифов не видел.

- Андун. – прочитал название Кеничи. Это Мукден. В Китае.

Все были в восторге, и мы допоздна засиделись у Сумико-тян, то обсуждая предстоящие каникулы, то читая вслух книги. На столе появился кофе, мы сели на колени вокруг низкого столика тесным кружком, и нам было невероятно интересно.

На следующий день на утреннем построении, после того, как мы пропели гимн и поклонились портрету Императора, перед строем вышла директорша, и рассказала о том, какой подарок сделало школе российское посольство. Она поблагодарила меня за доставку книг, и поклонилась. Я поклонился навстречу. Все с интересом смотрели то на меня, то на разложенные на столе книги. Официальная часть закончилась, и все пошли на них посмотреть. Директорша подошла ко мне, и попросила подняться к ней в кабинет.

- Это прекрасно, что нам сделали такой подарок. Я уже посмотрела на издательства – книги действительно уникальные, и стоят очень дорого. Некоторые из этих книг достойны того, чтобы стоять на полках библиотеки префектуры. Но что мы можем подарить тому человеку? – спросила она уже в кабинете. – Я слышала, что русские не очень хорошо относятся к тому, что им дарят деньги.

- Не могу пока сказать – ответил я. – Можно мне подумать? Сложно так сразу сказать. – я был поставлен в неловкое положение, и директорша, почувствовав это, отпустила меня.

- Нужно привести еще книги. Я взял не все, а только то, что смог увести. – сказал я напоследок, чем привел директоршу в последнюю стадию удивления, граничащую со ступором.

- Подумай, пожалуйста, Антон-кун. Мы не можем отказаться от такого подарка и потерять лицо. – ответила мне директорша, и я, поклонившись, вышел.

Снаружи меня ждала вся наша компания.

- Ну, как, решили? – спросил Соичиро-кун.

- Нет пока. Я даже не знаю, что можно подарить этому человеку, да и тут сложностей много. Ведь он должностное лицо, и крупный подарок может быть расценен как взятка, или что-то подобное. Нам нужно как-то выкрутиться. – рассудил я.

- Зато мы все решили! – сказал Кеничи – Давайте на каникулах съездим в Мацуяму, посмотрим на русское кладбище. Про него в этой книжке про Русско-японскую войну написано. Шестнадцать нам уже есть, так что мы можем и сами съездить. На синкансен нас пустят.

- Здорово. А что, давайте! – сказал я. – Как раз через Токио поедем, я вас всех с Геннадием Семеновичем познакомлю! И книжки возьмем, а заодно и спросим, какой подарок он хочет получить.

Вечером, вернувшись домой, я начал донимать отца, как мне можно связаться с Геннадием Семеновичем, чтобы условиться с ним о встрече, и отец, удивившись, что я не записал его координаты, пообещал узнать. Через две недели мы отправились в Токио, где зайдя в российское посольство, мы безуспешно пытались найти того, кто нам был так нужен.

- Второй помощник военного атташе сейчас на больничном. – удивленно оглядывая нашу, разряженную в школьную форму компанию, ответил дежурный работник посольства – Может быть вы поговорите с другим человеком?

- Нет, мы по личному вопросу. – ответил я, чем добил дежурного окончательно.

- По… по личному? – округлившимися глазами он оглядел нас еще раз.

- А где его найти? У него телефон есть? – спросил я.

- Да, вот, пожалуйста. – дежурный записал координаты Геннадия Семеновича.

- Аригато годзаимасьта. – сказал я, и мы выскочили на улицу.

- Так, сейчас мы его не найдем. – выдал заключение Кенджи – До отправки поезда два часа, уже бесполезно его искать. Давайте на обратной дороге.

Все согласились. Впервые в жизни я ехал на стремительном сверхскоростном поезде, который, как мне казалось, вот-вот оторвется от рельс, и взлетит в небо. В окно было страшно смотреть, и я отвернулся, увлекшись разговором с Мидори. Мы пронеслись мимо непередаваемо прекрасной Фудзиямы, и помчались на юг, сойдя на конечной станции в Симоносеки, на самом юге Хонсю, откуда, сев на паром, отправились на Сикоку. Мы остановились в студенческой гостинице, и несколько дней гуляли по Мацуяме, посетив русское кладбище, где я долго стоял над могилой лейтенанта Гирса. Потом мы поехали с автобусной экскурсией в Нагасаки, и так я смог бросить беглый взгляд и на этот город. Экскурсовод, узнав, что я русский, особенно долго рассказывал об Иносе, в которой столь часто бывали русские моряки, и какие хорошие воспоминания… и хороших детей они после себя там оставили. Весь автобус на меня при этом удивленно таращился. Мидори, да и все остальные наши с трудом сдерживали хохот. Неожиданно Кенджи крикнул:

- Он нам тоже оставит! Нет, сам останется! – и весь автобус, включая меня, засмеялся.

На обратной дороге мы все-таки нашли Геннадия Семеновича, который пригласил нас к себе домой, и, выслушав нас, удивленно сказал:

- Да не нужно мне никаких подарков! Не обижайтесь, но на самом деле это вы мне подарок делаете, приняв эти книги! Ведь, смотрите, если вы познакомитесь с русской литературой, то узнаете Россию лучше. А как можно ненавидеть то, что понимаешь? Фактически, вы сделаете отношения между Россией и Японией лучше. А ведь это моя работа! Вы еще и мою работу за меня сделаете, если эти книги кому-то порекомендуете! Посмотрите на вопрос с другой стороны! – все слушали, разинув рты, потому что он говорил это по-японски.

- И все-таки, вам нужно хотя бы приехать в Нагано, чтобы все в школе с вами познакомились – сказала Сумико-тян, и все с ней согласились.

- Ну, хорошо, мне подлечиться только нужно. Давайте я приеду в конце весны. – спросил Геннадий Семенович – Антон, присмотришь гостиницу поприличнее на пару дней?

- Да. – только и смог ответить я.

-Ну, тогда давайте, я нагружу вас книгами, и мне пора возвращаться в больницу.

Так мы, распихав по сумкам и чемоданам книги, вернулись в Нагано, почти сразу отдав их в школьную библиотеку. Каникулы закончились, и мы снова погрузились в учебу. Я позвонил Геннадию Семеновичу в Токио, и сказал, что как только он появится в Нагано, так школа сразу оплатит ему проживание в гостинице. Он радостно посмеялся, и ответил, что очень постарается приехать.

Весна подходила к концу, и я начал волноваться, потому что меня почти каждый день спрашивали, когда же приедет человек из российского посольства. Однажды, уже в конце мая я не выдержал, и позвонил в Токио, сразу в посольство, попросив переключить меня на Геннадия Семеновича.

- Видите ли, как бы вам сказать… - начал вилять голос в трубке. – Видите ли, он умер. Его тело уже отправлено в Россию.

- Как умер!? Вы что говорите!? – закричал я.

Подошел отец, и мягко взяв у меня из рук трубку, положил ее обратно на телефон.

- Мы думали, что вы просто забудете. Геннадий Семенович просил извинить его. Видишь ли, у него был рак желудка. Никто не знал, что он разовьется так быстро… – начал отец.

- Какого черта!? – закричал я – Почему ты не сказал!? Да ведь он на эти деньги, что получил бы за книги, мог бы себе любую операцию оплатить! – я соображал в тот момент молниеносно.

- Бессмысленно. – ответил отец – Японские врачи сделали все, что было возможно. Он не мучался. Он специально спрашивал меня, нужна ли кому-нибудь его библиотека, потому что у него не было семьи. Жена от него ушла еще в девяносто втором, и детей забрала. Ее до сих пор не могут найти. Он тяжело болел, а вы его таскать по Японии собрались.

Я сел прямо на пол, и сидел так, пока в моей комнате не стало совсем темно. Потом я встал, и обув тапочки, пошел к Мидори, и сразу рассказал ей все.

- Что же нам теперь делать? – сокрушенно спросила она.

- Я не знаю.

- Тогда мы должны рассказать о нем в школе. Все, что знаем. Пусть люди его помнят.

На следующий день я, выйдя перед классом, подробно рассказал, при каких обстоятельствах я познакомился с Геннадием Семеновичем, как он подарил книги, и как он работал в посольстве. А еще через неделю все книги, которые он нам подарил, были поставлены на отдельную полку, над которой повесили черно-белую фотографию Геннадия Семеновича. На этой фотографии он в морской офицерской форме, на его плечах погоны капитана второго ранга. И он улыбается.

Август 2007

[shredinger]

Спасибо большое)

Буду ждать новых историй с нетерпением - они очень интересны.

[Ramiel]

Кому интересно, этот рассказ есть на двух сайтах: №1 и №2.

Вот ещё один рассказ, взятый с сайта №2

ПАЛЬЦЕМ В НЕБО!!!

She is the latest in technology,

Almost mythology, but she has a heart of stone,

She has an IQ of 1,001,

She has a jump suit on, and she's also a telephone.

1981 ELO “Time” Yours Truly, 2095

В этом мире нет ни одного человека, который не совершал бы досадных ошибок. Бывает даже и так, что усиленно готовишься к какому-то событию, грозно и неотвратимо надвигающемуся на тебя, или к желанному, в намерении встретить его при параде, так, чтобы событие тебе понравилось, а ты понравился ему… и все равно происходит нечто такое, отчего все летит кувырком. Причем, подмечено, что внезапно попадая в совершенно незнакомую обстановку, в общество незнакомых людей с незнакомой логикой и мотивацией, человек автоматически начинает действовать «как все», не претендует на самостоятельное мышление, и реже попадает в глупые или опасные ситуации. Во всяком случае, со мной так и было.

Однако, когда у человека есть время подготовиться ко вхождению в новое общество, то он, часто бессознательно, начинает прикидывать, как бы выгоднее себя преподнести, как бы с первых минут общения с новой командой показать себя с лучшей стороны. И вот на этом-то месте и происходит подавляющее большинство проколов. Стал жертвой такого прокола, а скорее жертвой собственной самонадеянности и юношеской глупости, однажды, и я. А дело было так:

В начале марта 1995 года я получил уведомление о том, что успешно сдал международный экзамен на знание японского языка «норёку сикэн», причем, я лихо проскочил четвертый, самый низкий уровень для начинающих, и сразу взлетел на третий. Особенно мне льстило то, что директор японско-американской школы убеждал меня «не форсить», и написать в предварительной заявке, что я рассчитываю на четвертый уровень, а я, просмотрев экзаменационные анкеты за предыдущие годы, понял, что мой уровень выше, и смело написал, что рассчитываю на третий. Директор тогда покачал головой, поджал сухие губы, и сказал, что моя самоуверенность меня погубит.

- Слышали, наш комми решил, что он самый умный! – крикнул, ворвавшись в класс Джим Рокарди, и только потом сообразил, что я уже в классе.

На меня тогда это не произвело особого впечатления, за исключением того, что я в очередной раз приготовился не замечать насмешек.

Мой единственный друг в школе – Дэвид «Скаттеола», по национальности швед, также нелюбимый американским большинством, спросил меня:

- Ты считаешь, что справишься?

- Справлюсь. И ты тоже на третий сдавай.

- Я не смогу в этом году. Может быть, на следующий…

- Думай, Дэйв. Мне кажется, что ты справишься.

Но Дэйв сдал на четвертый. Мне же позарез нужен был третий, и поэтому я до полного отупения зубрил иероглифы, учился давать им дешифровку, разбирался в радикалах и детерминативах, и при каждом удобном случае заводил разговоры с японцами, силясь ясно понимать их речь и отвечать без запинок, конструируя японские предложения. Мне было к чему стремиться. Да! Было!

Мои японские друзья, проявив незаурядную пытливость, исследовали вопрос о том, как бы перетянуть меня в японскую школу. Всем уже было понятно, что в иностранном колледже я не прижился, но переводиться мне было некуда. И вот, однажды, я в компании Кенджи, Кеничи, Ивата-сан, его отца, отца Мидори и отца своего, отправился на собеседование в самую настоящую японскую школу. Родители моих друзей были моими поручителями. Состоявшийся разговор с директоршей и несколькими старшими преподавателями прошел очень гладко, и мне поставили условие – если я сдам на третий уровень, то меня принимают в школу как «заштатного» ученика бесплатно. Было и еще одно условие – в течении первого семестра я мог учиться в «ознакомительном» порядке, иначе говоря, мои личные оценки не влияли на оценки класса, и за это время класс должен был определить, желают они иметь со мной дело, или нет. А со второго семестра, если я справлюсь, я уже становился бы «полноценным» учеником.

Стоявшие в дальнем углу Кенджи и Кеничи начали с жаром доказывать, что я справлюсь, и на вопрос директорши, согласен ли я с такими условиями, я с радостью ответил утвердительно.

Поэтому я учился как проклятый, и мои друзья не давали мне расслабляться, ежедневно занимаясь со мной по очереди. Поначалу им было очень неудобно приходить к нам домой, но вскоре и этот, последний барьер был преодолен. Моя мама, по-настоящему счастливая, что я нашел таких друзей, постоянно приносила нам что-нибудь вкусненькое, отец отвозил засидевшихся допоздна домой, и так близко познакомился со всеми родителями моих друзей поближе. Я же был уже со всеми знаком, потому что родители моих друзей проявили ко мне живой интерес, и много уже знали о нашей семье по рассказам.

Экзамен я сдал.

А дальше началось самое интересное. Учебный год закончился, и я навсегда покинул стены японско-американской школы. Теперь мне предстояло готовиться к вхождению в новое общество. В то лето, перед началом учебного года, меня познакомили с большим количеством сверстников, с которыми мне предстояло учиться в одной параллели. В какой класс с кем я попаду, никто пока не знал. Классы перетасовывались каждый год жеребьевкой – это делалось специально, чтобы школу нельзя было заподозрить в выделении «элитарного» класса, или класса «отстающих». Почти каждый день меня с кем-то знакомили. Мои друзья хотели, чтобы как можно больше людей со мной познакомились, и так мой круг общения расширился. Никто из парней, которых приводили Кенджи, Ёта или Кеничи, не пытался надо мной подшутить или поиздеваться, напротив, все отнеслись к перспективе учиться в одном классе со мной с большим энтузиазмом, хвалили меня за старание, и обещали всестороннюю помощь. Мидори и Маи распространили эту новость среди девчонок, и они тоже приходили на место наших постоянных сборов знакомиться со мной.

Я получил в школе экземпляр устава формы одежды и поведения, и мы с Кенджи пошли в специализированный магазин, покупать мне форму.

До этого я много раз видел своих друзей в форме, но как-то не представлял себя в ней. Кенджи, как всегда, начал дурачиться, и заявил продавцу, что мне нужна форма для девочек. Продавец хихикнул, но на провокацию не поддался, и после непродолжительной примерки я надел форму для мальчиков.

Когда я вышел из кабинки, где я переодевался, Кенджи заржал так, как будто его защекотали. Продавец сдержано улыбнулся. Я посмотрел на себя в зеркало и тоже засмеялся. Смотрелся я в форме, мягко сказать, нелепо.

В тот вечер от меня вся наша компания потребовала выйти на улицу в форме, потому что я теперь считался учеником, и уже получил номер. Вдоволь нахохотавшись, вся компания начала вносить в форму незаметные, но важные изменения – этого требовала мода.

А вскоре начался учебный год. Я стоял в строю своих новых одноклассников, на меня с выражением плохо скрываемого шока смотрели все, кто еще не знал о том, что теперь вот такое заморское чудо будет учиться вместе с настоящими людьми. Мне было неловко, я старался сделать непроницаемое лицо, но тут произошел первый прокол – производя перекличку, наш классный руководитель, дойдя до меня, назвал мои фамилию и имя. И тут все не выдержали. Внезапно раздавшийся со всех сторон хохот, рев и свист… и мое, потонувшее в этом грохоте, робкое, ответное «хай». Учителя с трудом навели порядок. Перекличка уже никого не интересовала – все пялились на меня.

В классе Оода-сенсей заставил меня выйти к доске, написать свое имя и представиться.

- Переведенный ученик. Будьте с ним вежливы. – произнес он полагающуюся, ничего по сути дела не значащую фразу, после которой класс бурно меня поприветствовал. Все вскочили со своих мест, каждый что-то хотел мне крикнуть, что-то сказать, а я лишь робко улыбался и неумело кланялся, что еще больше распаляло моих новых одноклассников. Кеничи, попавший со мной в один класс, уже много лет спустя сказал мне, что никогда больше не видел у меня такого затравленного взгляда… но тогда, все быстро понявший Оода-сенсей меня выручил. Он сделал жест рукой, и весь класс мгновенно затих. Мне было приказано вернуться на место.

Оода-сенсей рассказал всем кто я такой, хоть все уже и так это знали, и объяснил мой статус в новой школе.

- Подробности выясните у новенького. Начнем занятие. – сухо закончил он, передал по рядам пачки листов с планом ближайших пяти уроков, и отвернулся к доске, начав что-то писать.

Передаваемые пачки планов становились меньше от парты к парте – каждый брал себе экземпляр. Сидевшая передо мной незнакомая девочка (тогда еще незнакомая, это была Накайдо Аканэ), получив пачку листов, и взяв себе один, уже было собралась передать их мне, но тут, она, очевидно с неведомой до того остротой, поняла, КТО сидит за ее спиной, и, внезапно вскочив, передала мне листы… мое «домо» осталось никем не услышанным, потому что Накайдо-сан, опрокинув стул, бросилась к выходу из класса.

Оода-сенсей обернулся, весь класс вскочил, и уставился на меня. Я, уставившись в пустоту прямо перед собой, и держа в руках пачку программ, неподвижно сидел за партой. Я еще не до конца понял, что же именно произошло.

- Что ты сказал, Антон-кун? – строго спросил Оода-сенсей.

- Что произошло… я не знаю… - с трудом выдавил из себя я.

- Что ты сказал, Антон-кун? – тем же тоном переспросил Оода-сенсей.

- Оода-сенсей, он молчал. – сказал парень, сидевший за мной.

- Догони ее. – мрачно приказал этому парню Оода-сенсей и снова отвернулся к доске.

Неизвестно, сколько еще я просидел так, неподвижно, держа программки в руках, но когда я пришел в себя, то вдруг понял, что никто меня не окрикнул, и не стал торопить, чтобы я побыстрее передавал их дальше. Тем не менее, я положил их на следующую, пустую парту – хозяин парты выбежал. Вокруг меня образовалось пустое пространство, и я внезапно с какой-то особой остротой это почувствовал. Спереди – никого. И сзади никого. И все смотрят на меня, пользуясь малейшей возможностью повернуться в мою сторону.

… нельзя смотреть в глаза! Нельзя! Японцы поймут это совсем не так! Не улыбаться! Не показывать эмоций! Господи… да что же это?

Моя спина стала мокрой, и это почему-то меня успокоило. Идет урок. Нужно сосредоточиться на том, что пишет Оода-сенсей. О, нет! Он колошматит мелом по доске с такой скоростью… его иероглифы совершенно не похожи на печатные! Я разбираю один из десяти! Как я усвою урок!? У меня есть программка! Так, что там? Черт! Да здесь я тоже только со словарем разберусь! А если он меня спросит? А если…

Дверь класса со стуком открылась. Зашли убежавшая девчонка и этот парень. Сейчас они сядут рядом со мной…

- Оода-сенсей! Можно я поменяюсь местами с Накайдо-сан? – кто это сказал? Голос знакомый. Кеничи!

Оода-сенсей обернулся, молча кивнул, указал пальцем сначала на Кеничи, потом на Накайдо-сан, мгновенно потерял интерес к происходящему в классе, и продолжил молча писать что-то на доске.

Девчонка, проскочив мимо меня, схватила в охапку свой портфель и учебники, бросилась в направлении парты Кеничи, который спокойно встал, и перешел на новое место.

Весь оставшийся урок меня била дрожь, но прозвенел долгожданный звонок. Учитель обернулся к классу.

- Тацу! – крикнула староста.

Все встали.

- Рэй!

Поклон… Аригато годзаимас, Оода-сенсей!!!

Урок закончен… сейчас начнется.

Учитель вышел, все в классе встали, и молча обступили меня со всех сторон. Входили ученики из параллельных классов. Они, вроде хотели что-то сказать, но мгновенно поддавались общей атмосфере и замолкали.

- Что произошло с Накайдо-сан? – спросила у меня Хаяда-сан, староста нашего класса.

- Я не понимаю, что произошло. – растерянно ответил я.

- Аканэ, иди сюда! – сказала Мако.

Накайдо-сан протолкнули к старосте поближе. Староста молчала, и все молчали…

- Я испугалась… - пролепетала Аканэ.

- Не пугайся больше. – ответила Хаяда-сан улыбнувшись.

- Он не американец! – крикнул неизвестно откуда появившийся Кенджи.

Это сразу разрядило обстановку, в толпе заулыбались. Хаяда-сан выжидательно посмотрела на меня.

- Простите, я испугал вас. Мне нет прощения. Простите мою невежливость. – пролепетал я стандартные формулы Накайдо-сан и поклонился.

Неожиданно Аканэ улыбнулась, и это окончательно разрешило ситуацию. Уже через несколько минут я силился ответить на вопросы, которые сыпались на меня со всех сторон.

- Давай, Антон-кун, теперь ты с нами! - кричали мне новые одноклассники – Ты теперь в нашей команде! Мы на тебя рассчитываем! У нас правила простые, ты их не забывай!

Я отвечал, что не забуду, что я буду стараться изо всех сил, и что класс может на меня полагаться.

Вскоре прозвенел звонок на урок, вошел учитель мировой истории, и без лишних разговоров после приветствий, раздал анкеты.

- Итак, - сказал он – сегодня это пробная анкета по уже пройденному материалу. Я буду называть человека, а он будет отвечать на выбранный мной вопрос. По количеству правильных ответов оценка будет выставлена всему классу.

Я быстро пробежал анкету глазами. Вот черт! Гайрайго на гайрайго, гайрайго погоняет – подумалось мне.

- Ах! – спохватился историк – У вас новенький! Да какой! Вся школа его уже обсуждает. Рад знакомству с вами! – сказал он уже мне.

- Ёросику онегаисимас. – ответил я, встав из-за парты и поклонившись.

- Вот вы и ответите мне на вопрос номер один. – сказал сенсей. – Видите вопрос? В каком году… Напорэон Бонапатто захватил Европу?

Наконец-то я понял, что значит это дикое гайрайго, спасибо, сенсей… век не забуду. Так, но в каком же году он ее захватил? Так, вот четыре варианта ответа…

Так, я что-то не понимаю! Разве он ее захватил?

- Сенсей, здесь нет правильного ответа! – несколько секунд мне потребовалось, чтобы сконструировать предложение.

От такого ответа у историка, очевидно, случилась аналогичная проблема. Он бессловесно таращился на меня секунд десять.

- Как это? – наконец спросил он. Класс пришибленно замолчал.

- Кацумото-сенсей, Европа кончается Уральскими горами, а Наполеон никогда до них не доходил. Мы можем лишь говорить о том, в какие годы какие страны Европы он захватывал. Но Европу он никогда целиком не оккупировал. – сказал я, часто спотыкаясь, безбожно путая слова и жестикулируя.

- О-о-о… - сказал Кацумото-сенсей, после долгого переваривания того, что услышал. – Интересно, а почему тогда в учебнике написано… Вы ответили неправильно! – он неожиданно резко сменил тон. Если бы ваш ответ влиял на результат класса, то оценка была бы снижена! Садитесь!

- Ой, сенсей! Антон-кун доказал, что в учебнике ошибка! Почему ответ неправильный? – крикнул из класса кто-то из парней.

- Отвечать нужно так, как написано в учебнике, а не так, как вы думаете! – ответил сенсей. – Для высказывания своего мнения существуют семинарские занятия! Сядьте!

Класс загудел, многие повернулись ко мне.

Учитель жестом восстановил тишину.

Летнее солнце почти ушло за дома, было тепло, и на удивление почти безветренно. Мы стояли перед нашим домом.

- Нет, вы представляете, это нужно было видеть! – скороговоркой щебетала обычно молчаливая Сае-тян. – Антон-кун просто разнес Кацумото-чин вдребезги, и все равно получил ноль! Вся школа просто на уши встала от такой несправедливости.

Мидори и Маи во все глаза смотрели на меня.

- Мы его обыграли! Антоха, ты молодец! Мы все давно хотели прекратить эту зубрежку! – сказал Кенджи.

- Антоха? – спросила Мидори.

- Это один из вариантов моего имени на русском. – пояснил я.

- Так или иначе, тебе пока нужно быть осторожнее. Ты совершил серьезную ошибку, так нельзя. Завтра извинись перед Кацумото-сенсеем, он поймет. Тебе многое прощают, ты пока не слишком хорошо понимаешь, что можно, а что нельзя. – озабоченно сказал Кеничи.

- Хорошо, Кеничи, я так и поступлю. – ответил я. – Зря я попытался выделиться. Выступающий гвоздь забивают. – вспомнил я японскую пословицу.

- Хадзимэ ва дайдзи, Антоха-кун – сказала Мидори.

«Лиха беда начало» - вспомнил я наш русский аналог этой пословицы.

Декабрь 2007

[Ramiel]

РАЗБОР ПОЛЕТОВ. СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ FLASHPOINT.RU

- Ты кто такой, мать твою?

-Писатель!!!

- Какой еще, нахрен, писатель?

- Прозаик!!!

- Про каких, таких, заек?

Из анекдота.

Итак, сейчас я хочу кратко объяснить, откуда появились эти рассказы, какими я их замышлял, что на мой взгляд получилось в результате. Но, естественно, что последняя оценка всегда остается за читателем.

В общем, все началось с того, что редактор одного молодежного журнала (из принципа на скажу, какого, этот халявщик мне за эти рассказы до сих пор гонорар несет ) предложил написать для этого журнала несколько рассказиков о моих, так сказать, приключениях, чем поставил меня в очень непростую ситуацию. Я просто не знал, какими именно они должны быть, а единственное, чего я добился от "заказчика", это чтобы контингенту в возрасте от 14 до 20 лет читать было интересно. В общем, так я и взялся писать все это по вечерам. И очень скоро вошел в раж, и решил, что то, что я написал с начала, я никому не покажу, а буду писать не о "отчет о моей жизни", а попытаюсь взять планку повыше. В конце концов, ведь любой в наше время сможет найти всякую там официальную информацию, всякие данные о том, где там какой город, о системе образования в Японии, и прочее... Поэтому я решил написать именно в форме ЯПОНСКОЙ СКАЗКИ, по классическим ее канонам, выбросив из сюжета только явную смерть. Остальные обязательные элементы композиции я решил сохранить. И ведь не так уж и важно, что в основе сюжета лежат реальные события, происходившие (и происходящие) со мной.

Также, я хотел показать не ту Японию, которую мы знаем по кино и всяким там телепередачам и публикациям официальных обозревателей, а просто людей, сделать так, чтобы у читателя иногда возникало ощущение, что дело происходит совсем не в другой стране, а просто в другом городе, потому что я нахожу японцев очень похожими на нас. Я не ставил задачу подробно описывать мою жизнь, а скорее хотел показать читателю атмосферу современной Японии, настроения и характеры ее простых жителей, а также их мироощущение и видение реальности, который я воспринял от них, когда жил там. А если учитывать то, что от меня требовалось еще и создать стремительный сюжет, добавить элемент романтики (хотя, на самом деле, подавляющее большинство времени, что я жил в Японии, проходили для меня в почти непрерывной, и очень тяжелой учебе, какая и не снилась моим сверстникам), то задача была весьма непростой. Мне никогда раньше не доводилось писать ничего, даже подобного, все мои публикации тогда носили исключительно научный характер по тематике японского языка. Ну, и парочка юмористических рассказиков, по сути дела совершенно несерьезных (один из них в теме "Письма рядового домой" - про то, как мы принимали в армии присягу). Еще очень хотелось сделать рассказы такими, чтобы у читателя возникало непреодолимое желание поставить себя на место главного героя(и автора, соответственно), и найти в его судьбе что-то свое, хотелось сделать события узнаваемыми, и во многом обыденными, а не расписывать разного рода экзотику "заморской страны". Хотелось, чтобы у читателя не возникало ощущения ущербности по сравнению с главным героем.

Поэтому, я несколько исказил факты своей жизни (не без стараний редактора, который со щенячим восторгом требовал "стремительных виражей"). Так, например, никогда не существовало палаточного лагеря во время экзаменов, хотя мы носились с этой идеей как сумашедшие. Но, Япония - это не Россия, и нам просто не позволили бы самовольно поставить палатки даже за городом. Служительница музея в Хиросиме никогда не вытаскивала Мидори в круг света, и на самом деле мы там все чуть не плакали, когда посмотрели на то, что сотворили ублюдошные янки, можно сказать, вплотную. Российскому обывателю это неизвестно, но на самом деле уже позже американцы устраивали эксперименты над японцами, которые выжили после бомбардировки. Ужас этого преступления можно сравнить только с преступлением мерзавца и врага народа Жукова, который провел испытания ядерного оружия на людях на Тоцком полигоне. Я потом рассказал об этом в японской школе. Все это было морально очень тяжело для нас, семнадцатилетних, и Мидори действительно плакала, но при маленько других обстоятельствах.

В рассказах так получилось, что я приехал в Россию один, хотя, это было не так. Я приехал с матерью, и просто тупо завалил экзамены в один из московских университетов - мне там просто объяснили, что вы, молодой человек, никто, звать вас - никак. То, что вы японский знаете, еще не дает вам право переходить дорогу тем, кто "достоин" того, чтобы учиться в таком учебном заведении. А потом мне просто не дали выехать из страны. Так что в армию я отправился, можно сказать, добровольно. Увиливать не стал - это не в моих правилах. Конечно, было тяжело морально, хотелось обратно в Японию, но отец на самом деле мое решение одобрил. Как бывший офицер, он всегда был очень патриотичен, и всегда это в нас воспитывал. Тем более, что в жизни я не так уж и безобиден, хотя, действительно, наверное, весьма лиричный и впечатлительный, каким я получился в рассказах А вот моя дорогая мама проела военкоматовским плешь. А потом нашла место моей службы, и проела плешь офицерам в части, и кончилось это тем, что мне пришлось маму просто послать... она думала, что бедный ребенок погибает в армии среди полудурков и алкашей - офицеров, и полных дебилов и гопников - срочников, а сынок стрелял как ковбой и бегал как его лошадь, и не сильно-то страдал по этому поводу. Ситуация с "дайте мне стаканчик кофе" - это тоже чистый вымысел. Хотя, не скрою... до армии я представлял эту самую армию совершенно по-другому. Преимущественно по рассказам отца, и мне там было значительно тяжелее, чем я предполагал, и свое моральное состояние я описал довольно правдиво, на мой взгляд. Что касаемо письма от отца и Мидори - то мое "оберкоммандо", зная, о том, кто я такой, действительно однажды вызвало меня, и тогда в кабинете сидели не только генерал-майор с замполитом, но и еще кое-кто, и сцена была из серии "Боец, чезанах?". В общем, меня долго мурыжили по поводу этого письма, но я действительно благодарен майору-замполиту - он меня понял, и поверил мне. И всем остальным офицерам я тоже благодарен. Это действительно очень порядочные и отлично образованные люди. А еще я уважаю их за то, что в "час зверя" нашей страны, они, несмотря ни на что, поставили нашу службу так, что из армии я вернулся с достаточно большим количеством документов о специализированном техническом образовании, у нас никогда не было этой пресловутой "дедовщины", хотя, дедовщину лично я разделяю на, так сказать, "здравую", и "нездравую".

Далее - Я действительно свтретил после армии Мидори в России, но обстоятельства нашей встречи были несколько другими. Ее отец приехал на переговоры, взяв ее с собой "посмотреть на Россию" (ну, и я в ее планы тоже входил - интересно же в гости к школьному "бойфренду" съездить) и все пожелали, чтобы его переводчиком стал я. Мидори действительно плакала и смеялась, увидев меня в аэропорту, но по другому поводу. У меня хватило ума явиться на эти переговоры в солдатских ботинках, джинсах и косухе... там долго рассказывать, почему я так протупил. Однако, после этого Мидори несколько раз приезжала ко мне уже сама.

Что касаемо нашего настоящего и планов на будущее - это касается только нас, так что без комментариев. Скажу лишь то, что я не женат, и Мидори не замужем. Достаточно сложно объяснить европейскому читателю, какие отношения нас связывают, да я и не намерен об этом распространяться.

Ну, тут следует заметить, что очень скоро я прямо пожалел о том, что эти рассказы были опубликованы. Кое-кому они показались пропагандой недружественной России страны, меня просто осадили всякие анимешники с каратешниками и прочий контингент, а я был загружен значительно более серьезной работой, чтобы пообщаться с ними. Пришлось их довольно энергично заворачивать В редакцию пришло несколько гневных писем, где про меня сказали, что "я не понимаю политической обстановки", и что "Япония - нам не друг". Ну, Бог судья тем, кто так думает. На мой взгляд, именно из-за таких людей и происходят конфликты между народами.

Ну, вроде, это все несоответствия, которые я, так, навскидку, вспомнил. Если что, я готов, конечно, поделиться еще некоторыми подробностями, но, я думаю, это уже не так уж и важно.

Ну, жду отзывов всех тех, кто это все читал.

Июль 2007

Фотография Мидори сделанная летом 2006 года:

[Fileas]

Отличный сборник. Только положительные эмоции. Еще бы таких рассказов.

[HAEMHIK]

очень интересно написано сразу чуствуется профессионал так что думаю многие моменты описаные здесь были другими.

очень неприятно удивила фраза:

"Мы вышли из здания аэропорта, и увидели светящиеся небоскребы Токио. И тогда я сорвался. Я кричал, смеялся, прыгал и подбрасывал свою сумку в воздух.

- Здравствуй, РОДИНА! Я вернулся!"

типа он уже нашу страну не считает Родиной?

да и вообще читая текст чуствуеш будто автор считает всех россиян озлоблеными неудачниками а нашу страну отсталой со "средневиковыми законами" и вообще предлагает чуть ли не идти на поклон к японцам чтобы они научили нас "правильной" жизни.

я конечно уважаю Японию но чтобы думать так о своих соотечествениках это уже слишком.